этого убийства, а тех, кто знал их. Всю техническую комиссию Польского Красного Креста вызывали на допросы…

– Может быть, Нюрнбергский процесс что-то изменит?…

– Я должен вас разочаровать. Добровольно они сами себе приговор не вынесут.

Ярославу хотелось остудить ее надежды. Он-то знает, что все это только игра, имеющая целью скрыть правду. Но, несмотря на это, Анна не хочет отказываться от знакомства с прокурором Мартини. Поэтому она договорилась о встрече с Ярославом здесь во «Фрегате». Она рассчитывала, что непременно и прокурор здесь будет. Если бы Ярослав лично представил ее прокурору Мартини, то, может быть, у нее появился бы шанс выяснить все обстоятельства, связанные со смертью Анджея…

– Вас будут допрашивать.

– Мне нечего скрывать.

– Вероника сдает экзамены на аттестат. Потом она собирается поступать в вуз. А это вряд ли облегчит ей жизнь.

Анна смотрела так, словно ее обманули: она помнила его признание, когда он сам обещал, что будет покончено с ложью, когда он прямо заявил ей, что займет ее сторону, а теперь он снова прячется в этот панцирь парализующего страха? Сейчас Анна не знала, кто сидит перед ней: то ли тот, кто хотел тайну смерти своих боевых товарищей оставить навсегда погребенной под землей, то ли тот, кто решил встать на сторону правды? Одно она знала наверняка, что эта встреча станет для человека, сидящего перед ней, окончательной проверкой.

И тогда Ярослав, загасив папиросу, огляделся вокруг и наклонился к ней:

– Будет лучше, если с прокурором Мартини встречусь я.

– Вы? И что вы им скажете?

– Что я хочу дать показания в качестве свидетеля работы комиссии Бурденко, который был там в январе сорок четвертого года. – Он медленно протянул руку и осторожно положил ее на ладонь Анны. – И заодно я постараюсь узнать что-нибудь по вашему делу. Ведь это и мое дело. – Он смотрел ей прямо в глаза, как тогда, когда начинал тот свой длинный монолог. Анна позволила его руке задержаться на ее ладони.

Это Юр принес известие, что прокурор Мартини убит.

Он явился ранним утром. От Ники он узнал, что ее мать рассчитывает на встречу с Мартини, что она ищет возможности встретиться с ним. Открыв дверь, Анна увидела Юра, он нервно тряс газетой, которую держал в руке.

– Прокурор Мартини убит в собственной квартире!

В дверях своей комнаты стояла Ника. Она смотрела, как Анна разворачивает газету, что-то читает.

– Да ведь это же prima aprilis! – воскликнула вдруг Ника. – Ведь сегодня первое апреля!

Но это произошло вовсе не на prima aprilis. Это случилось вчера. Мартини был убит самым жестоким образом в квартире на улице Крупничей. В газете приводились подробности: кляп во рту, полотенце, затянутое вокруг шеи, двенадцать ударов гаечным ключом, перерезанное горло…

Эту информацию подтвердил Ярослав. Он явился под вечер. На сей раз он был в военной форме.

– Я догадался, что известие о смерти вице-прокурора Мартини может стать для вас шоком. Я договорился с ним о встрече на послезавтра, но… – он беспомощно развел руками, – ничего не поделаешь.

– Уничтожат всех, кто к этому прикоснется. – Анна покачала головой, как человек, догадывающийся о мотивах этого преступления.

– Ты везде ищешь заговор. А это всего лишь сюжет дурного романа. – Ника как всегда не хотела соглашаться с логикой матери. – Юр слышал, что его убил из ревности любовник его семнадцатилетней любовницы.

– То, что господин прокурор не был аскетом, это факт. – Ярослав, скрипя сапогами, мерил шагами гостиную от окна к дверям и обратно. – Но факт также заключается в том, что в квартире его жены на улице Дитля ночью был обыск. Искали какие-то документы.

– В таких делах ничего случайного не бывает. – Анна нервно теребила обручальное кольцо на пальце.

– Ты даже в преступлении на почве ревности к любовнице видишь элемент заговора истории! – Ника взглянула на мать с выражением безграничной жалости. – Скоро ты будешь доверять только мертвым!

Она выбежала из гостиной. А ей вслед неслись обидные слова, которые выкрикивала Анна:

– Бессердечная! У тебя на уме лишь твои собственные романы!

Анна буквально упала на диван. Она закрыла ладонями лицо, ей казалось, что только теперь она поняла, сколь различны их с дочерью миры.

– Она так не думает. – Ярослав чуть прикоснулся к плечу охваченной отчаянием Анны. – Просто она нервничает перед экзаменами на аттестат зрелости. Надо ее понять.

– А почему она не хочет понять меня?!

В ней как будто что-то надломилось. Анна говорила сквозь душившие ее слезы, что вновь все оборачивается против нее, мало того что убит Мартини, а ведь она так надеялась хоть что-то узнать у него, так теперь еще и собственная дочь против нее…

Ярослав взял ее за руку и смотрел ей прямо в глаза. На мгновение она испугалась, что он сейчас скажет что-то такое, чего она вовсе не хотела бы слышать, что он отнесется к ней не как к вдове майора Филипинского, а как к женщине, которая слишком посвящена в его сокровенные тайны.

– Я пришел сюда не для разговора о Мартини, – произнес он, и глаза его подтверждали, что он собирается сообщить ей что-то очень важное. – Есть надежда. Вчера я встретил одного человека, который может нам помочь. Я договорился с ним на завтра…

Он сказал «нам». Значит, ее дело стало и его делом? Анна ждала, что еще он скажет. Кто этот человек, который может им помочь? Но Ярослав сказал лишь, чтобы послезавтра около пяти она ждала на Вавеле, возле большого каштана, что растет у входа в Пещеру Дракона.

Когда Ярослав вышел, в салон проскользнула Ника. Она стояла с опущенной головой, как девочка, которая хочет признаться, что разбила хрустальную вазу.

– Прости меня, – пробормотала она.

И тогда Анна обняла ее и сказала ей в самое ухо:

– Прости и ты меня, Никуся, что я родила тебя в такие времена…

Лампа с абажуром в виде металлической тарелки ярким светом освещала весь стол на кухне. На столе были аккуратно разложены какие-то бумаги, которые, казалось, были облиты кофе. Лежали здесь также какие-то записные книжки в переплетах, выгнутых, как изношенные подметки.

Над столом склонилась высокая женщина. В ее движениях сквозили внимательность и осторожность. Лицо ее было почти целиком закрыто, словно маской, белым платком. Поверх платка ее темные глаза искоса неотрывно наблюдали за Ярославом.

– Увидев военную форму, я очень испугалась. – Женщина произносит эти слова сквозь платок, и при каждом выдохе он вздувается волной, словно слова хотят вырваться на волю.

–  Теперь военная форма – естественная защита. – Он как будто пытается оправдаться. – Я думал, что Адам вас предупредил.

Женщина отрицательно покачала головой и пожала плечами, как бы давая понять Ярославу, что он сам должен знать, какой человек ее муж.

Ярослав стоял сбоку, там, где начиналась тень, ибо висевшая над столом тарелка-абажур отграничивала свет сильной лампочки. Он смотрел, как женщина склоняется над столом и, прежде чем прикоснуться руками в резиновых перчатках к какому-либо предмету, берет его сначала пинцетом и переворачивает на клеенке, как мертвую мышь…

В кухне старой квартиры на улице Реторика было жарко. В кухонной плите горел огонь. Конфорки были сняты, чтобы нагретый воздух быстрее поднимался вверх. Над плитой была натянута длинная веревка, на которой висели разные документы, как выстиранные носки, развешенные для сушки. Эти покрытые потеками бумаги были прикреплены к веревке бельевыми прищепками. Свернувшиеся листочки записных книжек, корочки офицерских удостоверений в ржавых пятнах, фотографии женщин и детей…

Ярослав подошел к ящику, стоявшему на лавке возле печки. Он был полон каких-то конвертов, помеченных буквами и цифрами. Ярослав наклонился над ним и вдруг неожиданно отпрянул из-за ударившего в нос запаха. Он согнулся, едва удержавшись от рвоты. Ярослав лихорадочно выхватил из кармана мундира платок и прижал ко рту.

Женщина бросила взгляд на Ярослава, продолжая разделять с помощью пинцета слипшиеся друг с другом листочки.

– Нелегко привыкнуть к трупному запаху. – Эти слова она произнесла каким-то странно мелодичным голосом, который пробивался сквозь белую маску на ее лице. – Адам говорит, что даже водка не помогает.

– Я об этом кое-что знаю, – ответил Ярослав, по-прежнему прижимая платок ко рту. Он помнил тот сладковато-удушливый вкус воздуха, который поднимался над катынскими ямами. Тогда он тоже спасался тем, что прижимал платок ко рту. Некоторые смачивали платки водкой, чтобы перебить этот смрадный запах, который проникал не только в ноздри, но и в шинели, в одежду, оставался в волосах и даже застревал под ногтями…

–  Собственно говоря, для такого дела, каким мы тут занимаемся, следовало бы иметь противогазы.

В кухне появился мужчина с пачкой каких-то документов в руках. У него были крупные черты лица, на носу очки в толстой оправе, мясистые ноздри кривились, когда он вдыхал этот отравленный смрадом воздух. Он был ровесником Ярослава, хотя волосы его уже были седыми.

– Да, сейчас бы пригодились те противогазы, которые были у нас в курсантском училище, – сказал он, глядя исподлобья на Ярослава, который старался держаться подальше от ящика.

– По тревоге к газовой атаке ты всегда надевал противогаз последним. – Ярослав похлопал его по плечу. – Уже тогда капрал Собота не уставал повторять тебе: «Вы, Фридман, годитесь только в профессора, а для армии вы слишком глупы!»

– И накаркал, – мирно согласился профессор. – Ты оказался достаточно умным, чтобы стать офицером, а мне