– Теперь так: до границы мы едем вместе и действуем по твоему гениальному плану. Если выяснится, что Катерина и остальные не сошли с поезда на этой стороне, то я оставлю тебя на последней греческой станции и поеду в Софию один.
Я нахмурилась.
– Я не брошу тебя, – пообещал Мик и неожиданно ласково приобнял меня. – Между Салониками и Софией всего триста пятьдесят километров, и поезда курсируют два раза в сутки. Если все будет хорошо, я смогу вернуться уже к вечеру.
– А если что-то будет плохо, то можешь и не вернуться, – заметила я. – Все-таки небезопасно преследовать компанию, в которой кто-то хотел тебя убить.
– Небезопасно оставлять такие дела нерешенными, – возразил он.
И далее Мик высказался в том духе, что человек он не злопамятный, но любопытный, и потому непременно должен узнать, кто и за что его хочет пристукнуть.
Не согласиться с этим утверждением было трудно.
Чтобы иметь при себе наглядное изображение искомого лица, и в том случае, если ему придется ехать в Болгарию без меня, Мик сфотографировал меня камерой своего мобильника.
Фотки, на наш с Нюней вкус, получились просто отвратительные!
На одной у меня было два подбородка, на другой из-под волос вылезло ухо, на третьей я моргнула, а на четвертой на лицо неудачно легла тень, образовав буратинистый нос. Но Мик сказал, что снимки замечательные, я на них как живая.
Я невольно задумалась: значит, в образе уродины я выгляжу как живая? А в виде красавицы – как мертвая? То есть при жизни красота мне не свойственна, я могу обрести ее лишь посмертно?!
Сразу мне захотелось сделать мертвым кого-то еще, но он увернулся.
На пригородной электричке мы доехали до станции Стримон, где у поезда Салоники – София по расписанию была получасовая остановка.
Этого времени нам хватило, чтобы опросить официанта в буфете, продавщицу в магазинчике и трех одетых в разную форму мужиков, из которых один оказался кондуктором, другой – пожарным, а третий и вовсе офицером бундесвера, не имеющим никакого, даже самого опосредованного отношения к железнодорожному сообщению между Грецией и Болгарией.
Он тростинкой покачивался на перроне в тщетной надежде дождаться трамвая номер одиннадцать, идущего из Ольсдорфа в Поппенбюттель, и категорически не желал принимать к сведению шокирующую информацию о том, что находится не в Гамбурге, как нужный ему трамвай, а в глубокой греческой провинции. Само название «Стримон» вызывало у него брезгливую гримасу.
Тем не менее именно этот невменяемый герр подтвердил, что уже видел меня на сей трамвайной остановке. Он даже предлагал мне прокатиться вместе с ним до Поппенбюттеля, каковое любезное предложение я, гадкий мальчик, со смехом отвергла.
Выяснить, почему я – мальчик, мне не удалось. Почему гадкий – я даже не спрашивала («Просто потому, что хорошая девочка!» – щадя мои чувства, рассудила Нюня).
Сделать окончательный вывод на основании показаний столь же шатких, как сам свидетель, мы не рискнули, но все же обнадежились.
– Подумаешь, перепутал человек трамвай с поездом, а девочку – с мальчиком! – сказала Тяпа. – Нет дыма без огня!
Мы поехали дальше и нашли второго свидетеля на последней греческой станции с обманчивым названием Промахон.
– А вот мы не промахнулись! – обрадовалась я.
Мое лицо показалось знакомым бородатому дядьке с собакой и пластиковым стаканом для мелочи.
Удивительно жизнерадостный для безработного и бездомного человека, этот бородач единолично оккупировал лавочку на перроне и наблюдал с нее за течением жизни с добродушным интересом ребенка, созерцающего разворошенный муравейник. Говорил он только по-гречески, поэтому общался с ним Мик, а я выступала как живая картинка и добросовестно демонстрировала лицо в хаотичной последовательности всех возможных ракурсов и гримас до тех пор, пока сердобольные пассажиры не начали бросать свои монетки к моим ногам.
После этого бородач предложил мне остаться с ним и работать в паре. Мик имел наглость вступить в обсуждение данного возмутительного предложения и по результатам переговоров сообщил мне:
– Все в порядке, Адриан поможет тебе с ночлегом.
– То есть?!
Я страшно возмутилась, вообразив, будто меня пустили по протянутым рукам побирушек.
– Мы здесь расстаемся, ты помнишь? Следующая станция – Кулата – уже на болгарской стороне, тебе туда нельзя, – перестав смеяться, напомнил мне Мик. – И в гостиницу без документов тебе не устроиться, а Адриан в хороших отношениях с одной местной домовладелицей. Он говорит, она охотно сдаст тебе мансардную комнату. Или ты можешь придумать что-то получше?
Я поразмыслила и неохотно признала, что других вариантов не вижу.
– Мансарда так мансарда!
Проводив Мика, отправившегося догонять Катерину и всех-всех-всех в Болгарии, я пошла с Адрианом и его собакой Буси, которая немного подняла мне настроение тем, что сама вызвалась понести мой узелок.
Городок Промахон отнюдь не производил впечатления процветающего.
Сразу за станцией вдоль путей тянулся покосившийся пограничный забор, нелепо торчали пустые, еще во время холодной войны покинутые сторожевые вышки.
Я уже начала опасаться, что в качестве обещанной мансарды получу в свое распоряжение площадку на таком вот насесте и вместо серенад и колыбельных буду всю ночь слушать мужественные окрики: «Стой, стрелять буду!» и лай верных Джульбарсов. Но Буси, бежавшая впереди, свернула в сторону от пограничной территории.
Минут двадцать мы странствовали по оврагам и перелескам, и местность вокруг становилась все более дикой, пока я не пожалела о том, что мне не постелили в пентхаусе на сторожевой вышке.
Потом деревья расступились, и я увидела старый фермерский дом, большой амбар с глухими стенами и окнами в крыше, цистерну на четырех ногах трехметровых столбов, проржавевший трактор без колес и деревянную беседку, ребра которой прогнулись под тяжестью бронзовых, в голубой патине, кистей винограда.
Собака Буси ускорилась, а Адриан указал мне на подходящий для «приземления» стожок и скрылся в доме. Потом он вышел из дома и направился в амбар. Потом вышел из амбара и двинулся в беседку. Потом вышел из беседки, постоял, озираясь, под брюхом четвероногой цистерны, зачем-то заглянул под днище стоявшего на пеньках трактора и потрусил в поля.
– Он не идиот? – задумалась моя грубая Тяпа.
– Ну, почему же сразу идиот? Есть ведь и другие диагнозы: дебил, кретин, олигофрен, имбецил, – своеобразно вступилась за бородача моя добрая Нюня.
Собака Буси произвела на нас впечатление гораздо более интеллектуальной личности, потому что не примкнула к метаниям хозяина, а направилась прямиком к своей будке и миске.
Некоторое время я наслаждалась пасторальными видами под размеренное собачье чавканье, вскоре сменившееся ровным посапыванием.
Потом явился бородач, а с ним – старушка с секатором и охапкой какой-то ботвы. Я ей понравилась – она даже показала Адриану большой палец. Обмениваясь взглядами, кивками и улыбками по взаимовыгодному курсу, мы прошли в амбар, и там я наконец получила обещанное: крышу над головой и подушку под голову.
Уснула я, кажется, еще до того, как хозяйка меня оставила.
Вчерашний день был насыщенным и нервным – один побег из кладовки чего стоил! – а ночевка на палубе не позволила мне как следует отдохнуть. Поэтому теперь, добравшись до удобной постели, я просто отключилась.
Мобильник мой, бедолага, совсем разрядился, а других средств связи с внешним миром у меня не имелось, хотя где-то совсем рядом курлыкали птички, и сквозь сон я подумала: если задержусь на этой
