глазами живой укор для своего супруга.
— Нет, пора.
Он прошел в прихожую, обулся. Неожиданно старомодным жестом поклонился Ирине, пожал ей руку. И Воронову тоже пожал.
— Вы подумайте все-таки еще раз обо всем этом, — сказал он на прощанье. — И берегите вашу кроху.
Когда за гостем закрылась дверь, Ира прошла к столу и со злостью стала швырять посуду в пластмассовый тазик.
— Чужие люди о твоей дочери больше заботятся! У тебя работа и вместо жены, и вместо дочери! А что толку?!
— Мама! — крикнула Ульяна.
— Что мама?! Маме уже надоело мыть кипятком тарелки! И выносить помойное ведро в дворовой сортир — тоже надоело!
— Слушай, Ир, давай поговорим спокойно… — начал было Воронов.
— Замолчи!
На семейном море Вороновых редко бывает штиль. Есть такие моря — неспокойные, бурные. Холодные моря. И сейчас там опять свистел ветер, дыбились волны, метались желтые молнии и крошились в щепу корабли. Над морем Вороновых собирался очередной ураган… Бушевал он, впрочем, недолго.
— Значит так, мы должны переехать в нормальную квартиру! Если ты не можешь обеспечить семье нормальную жизнь, то я забираю Ульку и уезжаю в Иркутск, к маме! — с неожиданным спокойствием подвела итог ссоре Ирина.
И это спокойствие испугало Виталия.
— Но где я возьму деньги? — задал он глупый вопрос.
— У своих сослуживцев спроси! — так же спокойно ответила Ирина, и он понял, что жена не шутит.
Рядом с табличкой «Заозерское межрайонное Следственное Управление Следственного комитета РФ» — дубовая дверь в полтора человеческих роста. Как будто следаки не обычные люди, а огромные суперчеловеки, которым в обычную дверь не пройти. Впрочем, это еще от пап Карл осталось. У них леса много было, вот и творили, что хотели. Гигантоманы! Дверь скрипит, кстати. Даже визжит — тонким поросячьим визгом. Лучше бы петли смазывали в свое время…
— Как дела, Виталий Дмитриевич?
— День добрый, Максимыч. В сейф не помещаются мои дела…
Вахтер Максимыч заулыбался, привстал, высунувшись из-за своей перегородки, почтительно пожал руку. За его спиной — полированная доска, похожая на пожарный щит, только вместо багров, щипцов и ведер на ней висят ключи от кабинетов, конференц-зала, а также подсобных помещений и подвалов. Максимыч не глядя нашел нужный ключ, передал торжественно. По его мнению, старший следователь Воронов — фигура важная. Небось, в собственном особняке живет, три машины в гараже держит, только на работу пешком приходит, чтоб в глаза не бросалось.
Скрипучая лестница, справа криминалистический полигон, когда-то здесь был красный уголок Дирекции деревообрабатывающего комбината. Когда «папы Карлы» съехали в новое здание, сюда заселили СУСК,[5] произвели перепланировки и сделали экономичный ремонт. Налево по коридору — две двери в коротком тупичке, раньше дверь была одна и вела в бухгалтерию. Теперь это кабинеты Воронова и Вильчинского. На стенах — стенд с выдержками из уголовного кодекса и Доска почета Управления, на которой, в числе прочих, висят портреты Кузьмина и Вильчинского. Портрета Воронова на Доске нет, значит, недаром Ирина ставит сослуживцев ему в пример.
Напротив кабинетов стоят обитые дерматином складные кресла для посетителей. На одном устроилась полная скуластая женщина в потертом выношенном пальто, с растрепанными волосами и с подбитым глазом. Она шумно втягивает носом воздух и подозрительно косится на сидящую через три кресла от нее Женю Курляндскую. Женя выглядит так, будто сошла с обложки модного журнала — желтая кожаная куртка с карманами, замочками и хлястиками, короткая черная юбка, высокие облегающие сапоги и черные колготки. Нога закинута на ногу, вокруг невидимый кокон французского парфюма и какого-то явно не нашенского позитива.
— Ты это… чего… за проституцию попала? — попыталась завести светскую беседу полная женщина.
— Что ты знаешь о проституции, — презрительно отозвалась Женя и скривилась. Но тут же принялась широко и двусмысленно улыбаться и хлопать накладными ресницами.
Воронов на улыбку не ответил. Он молча прошел к своей двери, поковырял ключом в замке, открыл. На пороге обернулся, спросил у подбитого глаза:
— Вы ко мне?
— Я до Вильчинского, мне на девять назначено! — сипло проговорила женщина. — Вы тот самый Вильчинский?
— Нет. Он скоро будет, подождите…
— А я — к вам, Виталий Дмитриевич! — радостно объявила Курляндская, вставая.
Воронов невольно окинул взглядом ее фигуру на длиннющих, как у куклы Барби, ногах.
— С вами мы уже обо всем поговорили, — буркнул он, поворачиваясь спиной. — У меня работа, извините.
Курляндская метнулась к нему.
— А я, между прочим, записалась на прием! На девять ноль-ноль! Все как полагается!
— Вам не ко мне записываться надо, а к начальнику пресс-службы управления…
— Нет, именно к вам! Я по уголовному делу! — тараторила Курляндская. — Речь о готовящемся убийстве, Виталий Дмитриевич! Убийство и, возможно, расчлененка!
— Что? — насторожился следователь. — Какое еще убийство?
Женщина с подбитым глазом жадно слушала, смотрела и дышала — здесь пахло уже не только парфюмом и позитивом, здесь пахло каким-то неприличным скандалом.
— Мое! Меня убьют и разрубят на куски! На Мигунова сейчас такой спрос, что если я не выполню задание…
Воронов поморщился, пропустил Курляндскую в кабинет и закрыл дверь.
— Что вы от меня хотите? — устало произнес он. Мысли были далеко отсюда. В центре розыгрыша лотерей, на передаче «Как стать миллионером» или в шоу «Десять миллионов»… Но как туда попасть? К тому же ему всегда не везет…
— Мой радиорепортаж — это ерунда! — тараторила Курляндская. — Я договорилась с зав корпунктом «Ньюсуик»! Она согласовала вопрос с Центральным офисом: восемь тысяч долларов за две тысячи знаков! Это очень хороший гонорар! Маргарита обещала еще купить мне бутылку «Кристалла»! А гонорар мы поделим с вами пополам…
— Какая еще Маргарита? — буркнул Воронов. Мысли его хотя и были далеко, но начинали возвращаться.
— Маргарита и возглавляет корпункт «Ньюсуик». Красивая, элегантная женщина, но это только видимость… Чудовище, а не человек! Она лично потрошит журналистов! Помните нож доктора Ганибала Лектора? Таким ножом и потрошит. А вначале включает какой-нибудь музон на всю катушку…. Если я не выполню обещания, она поставит мое чучело в своем московском кабинете!
Воронов смотрел на нее и думал, что, случись все это неделей раньше, нет, даже вчера, он бы не стал разговаривать с этой фифой. Уже давно выставил бы ее за дверь и занимался своими делами. Или просто не впустил. Или самолично изготовил из нее чучело, не доверяя это дело какой-то Маргарите. Но за последние сутки многое изменилось. Очень многое. Он не думал об этом, но сейчас, в эту именно секунду, вдруг понял.
— Вы сказали: восемь тысяч долларов?
Лицо Курляндской от уха до уха прорезала плотоядная улыбка.
