понимал не так уж плохо — тому имеется немало не только мемуарных (нередко малодостоверных), но и документальных свидетельств.
Во-вторых, и толковая «первая скрипка» среди учёных нашлась — Игорь Васильевич Курчатов. У Резерфорда он, правда, в отличие от Капицы, не работал, однако тон советскому «атомному» «оркестру» под управлением «дирижёра» Берии давал верный.
Но для нас сейчас интересно то, что даже Капица в ноябре 1945 года писал в письме Сталину следующее:
«Я лично думаю, что тов. Берия справился бы со своей задачей, если отдал бы больше сил и времени. Он очень энергичен, прекрасно и быстро ориентируется, хорошо отличает второстепенное от главного, поэтому времени зря не тратит, у него, безусловно, есть вкус к научным вопросам, он их хорошо схватывает, точно формулирует свои решения…
… Я ему предлагал учить его физике, приезжать ко мне в институт…»
Это ведь, уважаемый читатель, оценка человека, лично к Берии
При этом в том же письме Капица даёт нам косвенное, но важное свидетельство того, что Берия не был мстительным, и Капица об этом знал. Иначе он не прибавил бы к письму следующий постпостскриптум: «PPS Мне хотелось бы, чтобы тов. Берия познакомился с этим письмом, ведь это не донос, а полезная критика…»
В декабре 1945 года всё тот же Капица дал нам ещё одно свидетельство того, что он относился без дураков к интеллекту не только Сталина, но и Берии. 1 декабря 1945 года Капица направил Берии письмо по организационным вопросам работы Специального комитета, где писал о всех имеющихся проблемах без какой-либо облегчающей адаптации текста к интеллектуальному уровню адресата.
Если бы сей уровень был в глазах Капицы невысок, он использовал бы, пожалуй, иной словарь.
В последнем письме Капица написал тоже немало, мягко говоря, не очень умного, но ряд дельных предложений и замечаний сделал. И деятельность Специального комитета показала, что всё дельное Берия учёл.
Однажды я уже имел повод привести оценку интеллекта Берии одним из старейших физиков- оружейников ядерного оружейного центра в «Арзамасе-16» Германом Арсеньевичем Гончаровым (1928– 2009), Героем Социалистического Труда, лауреатом Ленинской премии. А сейчас скажу об этом ещё раз…
Более десяти лет, начиная со второй половины 90-х годов, Герман Арсеньевич совместно с полковником в отставке Павлом Петровичем Максименко, бывшим руководителем представительства МО СССР во Всесоюзном НИИ экспериментальной физики в «Арзамасе-16», занимался подготовкой к изданию многотомного сборника документов «Советский атомный проект».
Рассекреченные документы издавались в соответствии с Указом Президента Российской Федерации от 17.02.95 № 160 «О подготовке и издании официального сборника архивных документов по истории создания ядерного оружия в СССР».
Так вот, уже под конец жизни, после изучения многих тысяч документов с визами Берии, после изучения стенограмм различных заседаний и т. п. Гончаров пришёл к выводу, что
Вот так — не более и не менее.
А теперь — о стиле Берии с несколько необычного ракурса. Во ВНИИ экспериментальной физики — крупнейшем и старейшем советском ядерном оружейном центре в «Арзамасе-16» (известен также как «Москва-300», «Кремлёв», «Саров»), все советские годы административный момент во взаимоотношениях между руководителями и подчинёнными, особенно в научной среде и в КБ по разработке ядерных зарядов почти отсутствовал.
То же можно сказать и о втором ядерном центре-«дублёре» на Урале — ВНИИ технической физики («Челябинск-70», «Снежинск»).
С одной стороны, этому способствовала, конечно, массовая высокая ответственность, но, с другой стороны, непринуждённость атмосферы шла и «сверху».
Вот реальная иллюстрация…
Один из ветеранов ВНИИЭФ, бывший директор завода № 2 Сергей Михайлович Бабадей как-то вспоминал, как он в 60-е годы, проходя мимо кабинета заместителя научно-конструкторского сектора зарядного КБ-1 Анатолия Васильевича Сырунина, услышал ритмичные хлопки и женское пение.
Бабадей не утерпел и заглянул за дверь. Там, в кругу десятка женщин из копировального бюро, отплясывал с платочком в руках сам Сырунин — человек вообще-то нелегкомысленный.
Оказалось, что неделей раньше в КБ наметился аврал, срывались ужесточённые сроки, и «копировке» пришлось работать в бешеном темпе, а Сырунин, подначивая женщин, сказал, что они срок сорвут. И те предложили спор «на американку», то есть проигравший выполняет любое желание выигравшего.
Проиграл начальник. И его подчинённые — даже не учёные, не инженеры, а рядовые копировщицы, заставили начальника плясать.
А он от слова не отказался.
Свой рассказ Бабадей заключил так: «Вот как мы раньше работали. Надо было для дела — и «Барыню» могли сплясать».
Ещё один «атомный» пример — из книги недавно скончавшегося физика-теоретика Владислава Николаевича Мохова, лауреата Ленинской премии, работавшего в Саровском ядерном оружейном центре с 1955 года. Человек нестандартный, он мог высказать не только интересные физические, но и социальные идеи. Вот что он вспоминает о своих первых годах работы в Сарове:
«Большое значение имела созданная… свободная обстановка труда и общения, которая совершенно сознательно поддерживалась руководством ВНИИЭФ…»
Но откуда шла эта раскованность отношений ниже- и вышестоящих в атомной отрасли? Не из эпохи ли Берии?
«А при чём здесь Берия?» — может спросить читатель.
Ну, во-первых, в то время всё руководство ВНИИЭФ было, так сказать, родом именно из «эпохи Берии». А порядки в «приходе» определяет, как известно, «поп».
Во-вторых же, продолжу цитирование В. Н Мохова:
«В нашем коллективе сложилась необыкновенная… свобода обсуждений и обмена мнениями… По- видимому, куратор работ по созданию ядерного оружия Л. П. Берия считал это допустимым и необходимым для создания творческой атмосферы. Мы могли часами обсуждать не только научно-технические проблемы, но и философские вопросы, связанные с ядерным оружием, включая чисто политические аспекты…»
Ведь на флоте юный лейтенант обращается в кают-компании к адмиралу не по званию, а по имени- отчеству не потому, что лейтенант развязен, а потому, что такой порядок заведён на флоте адмиралами.
Вот и Андрей Сахаров, сам не понимая того, что засвидетельствовал, в своих воспоминаниях о встрече с Берией облил Берию грязью, но разговор с Берией передал явно точно. А из него следовало, что Сахаров абсолютно не был внутренне зажат во время беседы с ним Лаврентия Павловича, и такой ход беседы мог задать только сам Берия.
