более подходящи. Конечно, и интеллектуальный аспект системы руководства претерпел после смерти Сталина некоторые изменения. Однако самые фундаментальные его принципы остались неизменными, ибо они выражают глубинные социальные законы нашего общества. Автор склонен к циничному, плоскому и местами мрачному юмору — общая черта руководителей сталинского периода и лиц сталинского окружения, которые воочию видели, что происходило в стране на самом деле и в каком ужасающем несоответствии происходившее находилось со светлыми чаяниями и официальной демагогией. Автор ничего общего не имеет с разоблачителями сталинизма, так как совершенно равнодушен к жертвам сталинизма и не высказывает никаких нравственных и правовых оценок на этот счет.

Значительную часть суток советский служащий (и интеллигент в том числе) проводит на собраниях, заседаниях и совещаниях. Чем различаются собрания, заседания и совещания — вопрос особый. Тут нужно толстый труд сочинять, чтобы осветить его всесторонне и с должной глубиной. Но советский труженик по опыту знает, что когда собираются вместе члены партии, комсомола или профсоюза, то это — собрание, а когда собираются сотрудники группы, сектора или отдела, то это — заседание. Слово «совещание» означает сборище более высокого уровня. Если даже собирается актив (руководящее и направляющее ядро) отдела, то как-то неудобно называть это совещанием. Вот если нечто подобное происходит на уровне дирекции, то это уже совещание. Само собой разумеется, всякое сборище в ЦК есть по крайней мере совещание. Чтобы не употреблять лишних слов, имеется общий термин, обозначающий собрания, совещания заседания и прочие сборища советских служащих: «трепбра-ние». Иногда употребляют равнозначный ему термин «паб-рание». Часть времени, уходящего на трепбрания, может быть отнесена к рабочему времени, так как по меньшей мере половина трепбраний проводится в течение рабочего дня. Другая часть этого времени может быть отнесена ко сну, так как многие их участники обычно дремлют или нагло спят. Спят чаще всего тихо, без храпа и прочих звуков, так как последние могут помешать решению важных проблем. Но все же львиная доля этого времени отдается трепбраниям, как таковым. И не думайте, что советские люди ходят на трепбрания только потому, что вынуждены на них ходить под угрозой наказания. В большинстве случаев они ходят на них по доброй воле и с удовольствием. Те, кто стремится избежать их, делают это фактически безнаказанно. Общество смотрит на таких уклонистов (или избежанцев) сквозь пальцы именно потому, что пока еще в избытке хватает добровольцев посещать трепбрания. Можно смело сказать: советские люди стремятся к трепбраниям, и это решительным образом подтверждает тезис науки о том, что советский человек есть животное общественное. Раскроем скобки (как любит выражаться ведущий кретин Института идеологии доктор философских наук Барабанов) в этом утверждении. Почему советский человек стремится к трепбраниям? Да потому, что для одних это — сцена, на которой они кривляются перед прочими сослуживцами, для других — средство достижения своих практических целей, для третьих — место нападения на противников, для четвертых — место самозащиты от нападения, для пятых — возможность поболтать, для шестых — возможность посмотреть житейский спектакль, для седьмых — место борьбы за интересы дела... Короче говоря, трепбрание есть естественный и необходимый элемент жизни советского животного, являющегося обшественным человеком. Слова в последней фразе перепутал сам академик Канарейкин в установочной статье в журнале «Молодой коммунист», из-за чего был небольшой скандальчик. Сам Канарейкин признался, что при Сталине за это человек двадцать расстреляли бы.

Вот, к примеру, сегодня состоится заседание отдела диалектического материализма. Заседание начнется в два часа, то есть в середине рабочего дня. И потому сотрудники отдела уже с утра бездельничают, собираются в группки в районе своих секторов или слоняются по коридору около «большой» аудитории, в которой намечено проводить заседание. Заведующий отделом, его заместители, заведующие секторами, их заместители, секретари партийных ячеек и парторги снуют в дирекцию, в партбюро и обратно, собираются вместе, шушукаются, лихорадочно строчат на бумажках тезисы своих выступлений. Молодые аспирантки и младшие научные и технические сотрудницы пришли разнаряженные, всячески демонстрируя свои формы (каковые имеются в изобилии) и познания (каковых на самом деле нет). От некоторых старших научных сотрудников уже с утра попахивает вином и даже коньяком, а от младших — водкой и пивом. Всюду слышатся шутки, анекдоты, каламбуры. Доктор философских лженаук Субботич с увлечением рассказывает о мучающих его запорах, являющихся неоспоримым доказательством долгого и упорного сидения над первоисточниками. Шепту-лин рассказывает о Болгарии, в которую он ездит по меньшей мере два раза в месяц, поскольку у него тесть заведует Болгарией от ЦК.

Наконец, начинается заседание. Конечно, с опозданием на полчаса — ждали представителя дирекции и партийного бюро. Начинается долгий и занудный треп. На сей раз обсуждается план на полугодие. Отделу предстоит выполнить кучу всяких поручений. Все знают, что это — пустая формальность, и реагируют соответственно. Но Субботич, изображающий из себя крупного и смелого ученого, становится в позу и заявляет, что он не Юлий Цезарь, чтобы делать много дел сразу. Хохмачи, конечно, сразу же начинают обыгрывать эту тему. МНС говорит, что Субботич мог бы и не сообщать, что он — не Цезарь, так как вряд ли кто-либо принял его за Цезаря. Учитель говорит, что он не согласен с предыдущим оратором (то есть с МНС), что Субботич лишь из природной скромности сказал, что он — не Юлий Цезарь, что на самом деле он на наших глазах делал несколько дел сразу — ковырял в носу, чесал задницу и порол чушь. С ботич, расплывшийся сначала в улыбке от лестного срав ния с Цезарем, при последних словах Учителя взлетает потолок от негодования и требует записать в протокол ф; «искажения личности». Смирнящев встает на защиту Суб тича и обвиняет Учителя в забвении азов интенциональ логики. Учитель в ответ предлагает взять на себя повыш ное соцобязательство. В конце концов восстанавливае порядок, поскольку рабочий день кончился. Затем энтуз сты отправляются отметить весьма продуктивное заседай Впереди идет заведующий отделом с холуями. За ними тется Субботич и на всю улицу орет, что он не захват собой деньги. Сзади, хихикая, семенит беззубый Смирня Он тоже надеется выпить задарма.

Попойка после трепбрания есть неотъемлемая часть последнего. Может быть — главная часть. Здесь победившие и преуспевшие справляют свой успех, а побежденные и неудачники заглушают тоску. Как справедливо заметил Добронравов, у нас ничто так не спаивает коллектив, как пьянство. После общей попойки Учитель и МНС решили продолжить отдельно. По дороге разговорились. Поскольку они еле держались на ногах, то разговор перескочил на самую актуальную для неверующих тему — на религию.

Поздно ночью, потеряв где-то Учителя, МНС добрался до дома, собрался было лечь спать, но вспомнил о потерянной рукописи и сел писать. И задумался: а стоит ли? Может, лучше покаяться? Ни в коем случае, закричали классики. У тебя уже есть прекрасное начало. Дуй в том же духе дальше! Пиши мерзавец!

Когда критики советского строя жизни и разоблачители начинают идеализировать дореволюционную жизнь России мне становится досадно. И жаль самих критиков и разоблачителей, ибо вследствие этого сила критики и разоблачительства сводится к нулю. Я знаю дореволюционную жизнь. Многое успел увидеть своими глазами. В общем, это была мразь. И не приведи Боже, чтобы она вернулась обратно. И если царское правительство проявляло «либерализм», так не по доброте душевной, а потому, что уже не имело ни ума ни стремления, ни сил противостоять напору оппозиции, недовольства, реформаторства, революционности. Царизм был обречен. Годы его были сочтены. Не будь мировой войны, он рухнул бы на несколько лет позже семнадцатого года. А скорее всего — еще раньше. Что образовалось бы на этом месте? Примерно то же самое, что мы имеем теперь. Может быть, более мягким и коротким был бы переходный период, соответствующий сталинскому периоду. Но на чем-то, аналогичном февралю, Россия все равно не остановилась бы, ибо Россия не Запад. И не Восток. И не помесь. Это — Россия, и этим все сказано. У нее не было иного выхода. И не было иного выбора. И если уж разоблачать и критиковать советский режим, так