это невозможно. И странно, наши крики были тише молчания.
А дальше?
Началась сеча. Не рубка, а именно сеча. Рубка — это когда конные бегущих пеших убивают. А сеча — это сражение. Теперь сражений уже не бывает. И не будет больше. А на нашу долю выпало настоящее сражение. Может быть, последнее в этом мире.
А дальше?
Меня убили. Но прежде чем мне рассекли голову надвое, я сам снес чью-то голову. Ты не сможешь понять, какое это великое наслаждение — срубить голову врага в сражении! Нет, это не наслаждение, а ликование. Хочешь, я научу тебя, как это сделать?
Зачем? У нас сражений не бывает. Не с кем сражаться. Нечем сражаться. Незачем сражаться. У нас просто убивают. И предпочитают тихо душить.
Жаль мне тебя. Разве это жизнь?! Мужчина должен хоть раз в жизни встретить врага лицом к лицу и вступить с ним в сражение.
У нас нет антагонистических противоречий. У нас нет врагов. У нас возникают неантагонистические конфликты, но они преодолеваются...
Что же, каждому свое. Прощай. Мне пора. Видишь, наш эскадронный вскинул клинок. Кони храпят от нетерпения. Сейчас мы помчимся в атаку. Забавно, когда я упаду на землю с рассеченным надвое черепом, я все равно буду крепко сжимать эфес шашки. Так крепко, что, когда закончится сеча и кто-то захочет вынуть шашку из моей руки, ему это не удастся, и он вынужден будет отрубить мне руку. Запомни: мужчина даже мертвый должен держать в руках оружие. Мужчина без оружия — это...
...Это рядовой советский человек. Ладно, скачи в свою атаку, лови мгновение жизни, а мне надо выспаться. Мне завтра к шести утра на овощную базу — картошку перебирать. Прощай!
Исповедь
Когда я был маленький, я пытался дрессировать паука, каким-то образом оказавшегося в ванне. Отец долго и нудно пояснял мне, что это бесполезно, так как у паука нет второй сигнальной системы. Я в этом деле, конечно, ничего не смыслил и продолжал командовать пауку: «Вперед!», «Стоять!», «Назад!». Иногда паук команде повиновался, и я торжествующе поглядывал на отца. Иногда паук мои команды игнорировал, и тогда отец торжествующе изрекал: «Ну, что я тебе говорил?!» Мать советовала отцу не мешать мне проявлять естественное для человека стремление к власти и тренировать волю, а то я расту совершенно бесхарактерной тряпкой. Даже двухлетние малыши меня обижают: я не способен оказывать им сопротивление. Вечером отец смыл паука водой. Я два дня потом не мог успокоиться. Отец оправдывался: не можем же мы из-за какого-то паука неумытыми ходить! Мать упрекала отца в непедагогичности: паука надо было поймать, посадить в банку, а после мытья выпустить обратно в ванну. Отец сказал, что он пытался поймать, но не смог. На этом мое врожденное стремление к власти и тренировка воли прекратились.
Надежды
Беседа с Тваржинской была для меня полной неожиданностью. Оказывается, они у себя в отделе на партийном собрании обсудили мою персону и решили ходатайствовать перед дирекцией о переводе меня к ним. Они решили, что у них более здоровый коллектив и они перевоспитают меня. Я согласился перейти в отдел Тваржинской, но поставил свои условия. Пару библиотечных дней. Пока — чисто научно-техническая работа, в основном — переводы с английского и немецкого. Втянусь в работу — буду работать над темой «Логика и антикоммунизм». Работать в двух планах: 1) спекуляции антикоммунистов на логике; 2) подлинная логика (диалектическая?) против антикоммунизма. Тваржинс-кая была в восторге. Кроме того, я ей подкинул идею, что в секторе логики недооценивают идеологическую борьбу нашего времени, что сами впали в позитивизм, а на меня и Учителя свалили свой грех. Глаза Тваржинской, когда она меня слушала, сверкали от гнева. А я про себя потешался. Пока меня переведут (могут и не перевести, Смирнящев может запротестовать — он не хочет выпускать меня из-под своего контроля, еще надеется на что-то), пройдет месяцев пять-шесть. Там — летние отпуска. Пока втянусь в работу отдела, пройдет года два. В общем, имею шансы года три сачковать. Тваржинская обещала взять с повышением оклада сразу на двадцать рублей. На этом можно спекульнуть! Надо распространить слух о моем переходе. Вот так вообще и течет вся наша жизнь. Не поймешь, где зло, а где благо.
Перспективы
Когда мы подошли к ресторану, оттуда вывалился парень моего возраста и вида с двумя девчонками. Он остановил такси. Эй, мочалки, крикнул он девчонкам, кидайсь в кибитку! Сам сел рядом с шофером. Водила, сказал он шоферу, поехали до бороды! Шофер молча усмехнулся, машина умчалась. Как это понимать, спросил Он. Очень просто, сказал я. Они поехали на Театральную площадь, к памятнику Маркса. Сейчас это — место встреч фарцовщиков, проституток, наркоманов. Чувствуешь разницу поколений? Я вот сказал тебе, что сегодня я богач, так что могу сводить тебя в ресторан. И ты пришел в дикое возбуждение, как мальчишка, которому пообещали купить пробковый пистолет. Мальчишка твоего поколения, конечно. А для нас ресторан — мелочь, если даже мы туда не ходим вообще. И даже настоящий пистолет не вызывает в нас эмоций. И все же есть что-то, что нас объединяет, говорит Он. Нас объединяет всеобщий закон, который Сосед выражает в такой поэтической форме:
Лупи ближнего,
Вали на нижнего,
А сам, пока дышишь,
Лезь выше и выше.
Как на твой взгляд? Но Поэт промолчал. Он был не в настроении: болели зубы. Но тут уж он сам виноват. Социальные отношения и КГБ совсем тут ни при чем. Зубы у него были совершенно здоровые. А у его знакомого оказался блат в закрытой поликлинике. И не воспользоваться им было грешно. При осмотре зубов Поэта врач обнаружил незначительный дефект и решил устранить его новейшими методами: ультразвук! Поэт, конечно, не мог устоять перед этим и согласился. И ахнуть не успел, как у него два здоровых зуба буквально испарились. Остались только корни.
Мы вошли в битком набитый ресторан. И опять-таки сказалась разница поколений. Уйдем отсюда, сказал Он. Возьмем несколько бутылок в магазине, двести граммов колбасы и сыра, пойдем к тебе или к Учителю. Или за забором. А тут прождешь два часа и переплатишь втрое. Поэт молча шел за мной. Отчаявшись в силах своего поколения и презирая старшее поколение, он возлагал надежды лишь на молодежь. И он не ошибся. Узрев мою бороду и драные штаны, официант из глубины зала сделал нам знак, и мы прекрасно устроились.
Итак, друзья мои, сказал я, поднимая бокал, я начинаю делать карьеру. Отдел критики антикоммунизма взял меня на поруки. Это значит, что через год я опять буду включен в число счастливчиков — кандидатов в кандидаты в члены КПСС, а еще через год стану кандидатом философских лженаук, а еще... Уф, довольно! У меня начинает кружиться голова от столь стремительного взлета на вершины общества. Но я вас не покину, если вы сами не покинете меня. И мы еще посмотрим...
