— Из меня всегда идет пар, когда я наедине с девушкой. Что случилось?
— Я больше не могла терпеть его. Все эти его настроения. Сейчас он улыбается, а в следующую минуту смотрит волком.
— Все правильно. Со мной он ведет себя точно так же. Это у него замечательно получается.
— Он даже с Мидуинтером так себя ведет. Они тоже сыты им по горло.
— Кто?
— Организация. Даже наша организация сыта по горло его настроениями.
— Но от этого он не становится менее полезным, — сказал я.
— Становится, потому что все ненавидят его, ведь так?
— Да, думаю, что так, — улыбнулся я.
— Он сказал мне, что убьет тебя. Я так за тебя перепугалась.
— Приятно узнать, что за тебя кто-то переживает. Но зачем Харви убивать меня?
— Разве ты не знаешь?
— Нет, не знаю.
— Совсем не обязательно на меня кричать, — обиделась Сигне.
Я не заметил, как повысил голос.
— Нет, не знаю, — тихо повторил я.
— Мог бы сказать так же и в первый раз, — смягчилась Сигне. — Потому что ты следишь за ним.
— Ты же сама в это не веришь.
— Нет, я верю в это. Ты переиграл. Ты все время притворялся, что не знаешь, кто такой Генерал Мидуинтер и что это за организация. Таким несведущим, каким ты притворялся, сегодня быть нельзя.
Сигне ждала, что я отвечу.
— Это может означать, что я либо злодей, либо дурак.
Сигне согласилась.
— Харви думает, — спросил я, — что Мидуинтер нанял меня шпионить за ним?
Сигне подставила мне губы.
— Поцелуй, поцелуй меня, — сказала она. Я подошел к ней и чмокнул в губы.
— И это ты называешь поцелуем? — надулась она.
— Пока хватит, — ответил я грубовато.
— Генерал Мидуинтер считает, что ты должен поселиться здесь со мной.
— Опять врешь, Сигне?
— Нет, правда. Он не любит пользоваться гостиничными коммутаторами для передачи приказов. Организация оплачивает обе мои квартиры — и в Нью-Йорке, и в Хельсинки, — так что я не могу спорить, когда мне присылают гостей. Я уже все для тебя приготовила. Пойдем посмотрим.
Я вошел в спальню. Там стояла двуспальная кровать с простынями в цветочек. На подушке лежали пижама и пеньюар.
— Наш будуар, — гордо сказала Сигне. Она открыла гардероб и сдвинула вешалки, освобождая место для моих предполагаемых костюмов. Я дернул дверцу стенного шкафа, и на меня посыпались туфли. Около пятидесяти пар туфель Сигне. Она захлопала в ладоши и засмеялась.
— Я люблю туфли, — сказала она. — Я люблю туфли.
Она набрала их полные руки и стала убирать обратно с преувеличенной осторожностью, аккуратно подравнивая носки. Она даже говорила, не отводя взгляда от туфель, словно обращаясь к ним.
— Ты останешься? — с тревогой спросила она. — Я ужасно боюсь по ночам. Коты переворачивают мусорные ведра, и так гремят… А на прошлой неделе кто-то залез в вестибюль, разбил зеркало и сломал дверь. Поэтому все так ужасно выглядит. Полиция поймала хулигана, но на другой день в «ягуаре» прикатила его мамаша и сунула домовладельцу триста долларов, чтобы он не подавал в суд. Ты ведь останешься, правда?
Она обхватила меня руками и провела кончиками пальцев по позвоночнику.
— Не хочу, чтобы ты трусила по ночам, — сказал я.
Я вернулся в гостиницу и собрал вещи: бутылку с остатками виски, две книги в мягкой обложке («Тридцатилетняя война» Уэджвуда и «Полный путеводитель по Нью-Йорку»), один шерстяной костюм, четыре рубашки, носки и нижнее белье. Все уместилось в одном маленьком чемоданчике из фибрового картона.
Зазвонил телефон.
— Вы сегодня же переедете в квартиру мисс Лайн, — сказал тот же металлический голос. — Через несколько дней отправитесь на юг на учебу. Если вам нужны деньги, подтвердите это.
— Мне нужны деньги, — ответил я. — Они не нужны только машинам.
На этот раз я первым опустил трубку.
Выходные мы провели в идиллическом настроении. Мидуинтер не звонил, Харви не пытался убить меня, и мы с Сигне бродили по Гринвич-виллидж, глазели вокруг, смеялись надо всем по поводу и без повода, ели, что-то покупали и добродушно спорили друг с другом.
В субботу на Гринвич-виллидж полно народу: девушки с немытыми волосами и мужчины в розовых штанах и с пуделями на поводках. Магазины заполнены незаконченными картинами и грубыми сандалиями. Цены здесь рекордно низкие: любой галстук в витрине — 80 центов! До двух долларов стоят простые украшения и предоставление персональных емкостей в холодильниках. Мерцали невероятные электрические надписи, а трубный глас полицейских сирен играл контрмелодию скрежещущим басам древних автобусов. Девушка, торгующая на углу «Католиком», угостила нас сигаретой «Социализм — что это значит?». Ослепительно оранжевое солнце медленно скатывалось за пирс № 56, и торцы зданий Манхэттена блестели, как пирит на изломе.
Мы пообедали во французском ресторанчике, где вместо соуса провансаль подают кетчуп, горят свечи, мелькают полосатые фартуки и официанты с вощеными усами говорят, как Морис Шевалье.
— Как ви это находить, мадам и месье? — спросил официант и ушел, не дожидаясь ответа.
— Усеу есть так, — крикнул я ему вслед, — как ми називать в моей страна, дивительно карашо.
Сигне выглядела очень счастливой, и мне было приятно наблюдать за ней. На фоне белого платья ее плечи казались еще загорелее, чем на самом деле. Ее волосы блестели, как начищенный латунный чайник с рыжевато-коричневыми вмятинами. Аккуратно наложенная косметика делала ее темные глаза еще темнее, но губы не были накрашены, а на лице лежал лишь легкий слой пудры.
— Я так рада, что ты отговорил меня идти на концерт.
— Я тоже, — сказал я.
— Уютный ресторанчик — лучшее место для того, чтобы провести вечер.
Я не спорил с этим утверждением.
— В ресторане я познакомилась с Харви, — задумчиво сказала Сигне. — Я была там с одним милым мальчиком. Мне захотелось сахару и вместо того, чтобы подождать официанта, я повернулась к Харви. Он сидел один-одинешенек. Я сказала «Можно мне взять сахар?», а он взял нож со стола и сделал вид, что вырезает свое сердце, кладет его в сахарницу и предлагает мне. Я тогда подумала, что он забавный, но не очень-то обратила на него внимание, тем более что парень, с которым я была, слегка рассердился. Тут официант вернулся к столу Харви с маленьким тортом с двадцатью шестью зажженными свечами. Он поставил торт перед Харви, а тот запел и довольно громко. Харви пел «Счастливого мне дня рождения…» Тогда все вокруг захлопали, посетители стали посылать ему вино, и мы разговорились.
— И что потом?
— У нас завязался роман. Безумный. Первые несколько недель мы просто не могли глаз друг от друга оторвать. Не могли разнять руки. И разговаривали, как одержимые. Смотрели друг на друга за обедом или на вечеринке, а потом спешили домой, ложились и все разговаривали. Занимались любовью и разговаривали. Разговаривали и не могли наговориться, как будто можно рассказать другому все, что ты когда-то сделал или увидел, или сказал, или подумал. Я не могу объяснить тебе, как я люблю. Бывало, я просто посмотрю в глаза Харви, а там молчаливый крик, который опустошал меня, как будто внутри меня самой был ребенок и плакал не переставая. Это было великолепно, но теперь все кончено. Такое всегда кончается.
