Потом мы направились в расположенный поблизости бар, где был устроен банкет в нашу честь. Какая-то часть публики отсеялась и осталась лишь пресса и великие мира кино.

Теперь мы с Люсией отвечали на вопросы журналистов в более спокойной обстановке. Люсия заявила, что она в восторге от «нового таланта», который открыла в моем лице.

Вдруг, когда наступило относительное затишье, один репортер из «Синемонда» поинтересовался моими планами на ближайшее будущее.

Я собрался было сказать, что еще ничего не знаю и что целиком полагаюсь на Люсию, как вдруг у меня возникла коварная мысль…

— Я намерен готовиться к собственной свадьбе! — сказал я.

Мое заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Все присутствующие знали — или подозревали — о нашей связи с Люсией. Учитывая разницу в возрасте, никто не решился спросить, ее ли я имею в виду. Тем более, что в показанном час назад фильме мы с ней сыграли роли матери и сына.

— Я женюсь на Мов Меррер, — отчетливо прозвучал мой голос.

Я подошел к девушке и обнял ее за плечи. И снова беспорядочно засверкали ослепительные вспышки.

Когда я, бравируя, поискал взглядом Люсию, ее уже не было…

По дороге домой, ведя машину на большой скорости, Мов поделилась со мной своим беспокойством.

— Мне страшно, Морис…

— Чего ты боишься?

— Чтоб она не сделала какую-нибудь глупость.

Я подумал о маленьком изящном револьвере, пристроившемся в обитом тканью ящичке туалетного столика. И мне, мне тоже было страшно. Я снова видел Люсию такую, как накануне, размахивающую оружием со словами: «Я способна натворить бед, еще не знаю, каких». Она прекрасно могла в приступе болезненного тщеславия сыграть роль убийцы за отсутствием роли жертвы, к которой столь страстно стремилась.

— Ты не должен был говорить об этом журналистам…

— Надо было поставить твою мать перед свершившимся фактом!

— Я не уверена, что с ней это удачная политика…

— Посмотрим…

Мов остановила машину у ограды. Прежде чем выйти, я схватил девушку за руку.

— Ты уверена, что любишь меня, Мов?

— Я, да, Морис… но…

— Но?

— Я не так уж уверена во взаимности. Знаешь, какой я иногда задаю себе вопрос?

Я знал, но все же дал ей сказать.

— Я спрашиваю себя, не любишь ли ты меня просто из противоречия ЕЙ.

— Не говори глупостей.

— Это не ответ, Морис!

— Боже мой, неужели ты думаешь, я объявил бы всем этим людям о нашей помолвке, если б тебя не любил?

Мов поцеловала меня, и мы вошли в дом.

Люсия стояла наверху на лестнице. Она все еще была в вечернем платье, которое обнажало ее прекрасные, не желающие стареть плечи.

— Зайдите ко мне! — сказала она и, повернувшись, вошла в маленькую комнату, служившую ей кабинетом.

Когда мы появились на пороге, Люсия сидела за письменным столом из красного дерева, надев очки и перебирая какие-то бумажки.

Мы с Мов стояли рядом, как провинившиеся дети, которые знают, что их ждет нагоняй. Я снова растерял всю свою уверенность.

Люсия сняла очки и положила на разбросанные на столе бумаги. Два стекла косо отражали свет и сверкали как глаза самой Люсии.

На ее красивом лице застыло трагическое выражение. Оно не могло оставить равнодушным даже человека, знающего Люсию так, как знал ее я.

Мов первая нашла в себе силы прервать затянувшееся молчание.

— Послушай, мама…

— Ничего не говори, — хриплым голосом прошептала Люсия. — Нет, дочь моя, ничего не говори…

Она улыбнулась. Почти что мило.

— Полагаю, вы подготовили свой государственный переворо-тик вдвоем?

— Нет, Люсия, — тихо ответил я. — Мов понятия не имела, как, впрочем, и я сам, о том, что должно произойти. Я поддался порыву, вот и все.

— А я, представьте себе, — она улыбнулась на сей раз чуть томно, — подчиняюсь не порыву, а хорошо обдуманному решению.

Она снова надела очки.

— Итак, дети мои, раз вы любите друг друга, убирайтесь отсюда вон!

Мы с Мов переглянулись.

— Идите собирайте вещички и исчезайте! Мов, поскольку ты несовершеннолетняя, ты должна оставаться под моей опекой. Поэтому вы будете жить в моем доме в Моншове, отдаю его вам…

От изумления мы не могли двинуться с места. Я пытался понять по сверкающим от сдерживаемой ярости глазам, играет она или же говорит искренне.

— Вот чек, Мов… Три тысячи франков… Как-нибудь устроитесь… Теперь убирайтесь и больше чтоб я вас не видела! Вы слышите!

Мы по-прежнему стояли как вкопанные. Ее решение выглядело невероятным.

— Идите, детишки, любите друг друга! Но помните одно: для того, чтобы пожениться, вам придется ждать совершеннолетия Мов, ибо я никогда не дам вас своего согласия. Никогда!

Мов огорченно покачала головой.

— Никому не пожелаю такой матери, — вздохнула она. — Бедная женщина!

Люсия подошла к дочери и протянула ей чек. Мов взяла его в руки и тут же порвала.

— Ладно, я еще согласна жить в твоем доме, — сказала она, — ведь ты способна поместить меня в психушку, если мы захотим куда-нибудь уехать. Но свои мерзкие деньги можешь оставить себе, обойдемся без них.

Мов вышла.

Я собирался последовать за ней. Неожиданно Люсия схватила бронзовый бюст — то было ее собственное изображение — и изо всех сил швырнула мне в голову.

— Убирайся, подонок!

Я не успел уклониться, и скульптурка угодила мне прямо в висок. Внезапно я погрузился в непроглядную ночь и упал на ковер, пытаясь, однако, несмотря на потерю сознания, притормозить падение.

Это беспамятство длилось недолго. Мне кажется, я снова открыл глаза, как только очутился в горизонтальном положении. Сквозь розовый туман я увидел стоящую около меня на коленях Люсию. Она склонила свое горящее лицо над моим, и ее слезы падали мне на щеки.

— Ох, мужичок, — рыдала она. — За что ты мне сделал это?! Я так люблю тебя! Так люблю!

Я ощущал страшную головную боль, но все же сумел подняться. Комната вокруг меня вращалась. Это продолжалось мгновенье. Затем все остановилось. По контрасту окружающие предметы показались застывшими и утратившими объемность как на фотографии, а Люсия — безжизненной.

— Мы уходим, Люсия!