— Тогда не будем больше говорить об этом!

— Спасибо. Это еще один подарок, который ты мне преподносишь…

Она вздрогнула.

— Морис! Ты ничего не замечаешь?

— Что именно?

— Сегодня вечером ты обращаешься ко мне на «ты»…

В самом деле. А я и не заметил. Я задумался.

— Это оттого, что сегодня вечером я тебя презираю, Люсия… У тебя нет своего лица, ты можешь лишь воплотить образ, созданный автором. И все, что в тебе есть — результат ухищрений твоего ремесла. Ты неспособна забыться, побыть настоящей женщиной. Знаешь, ты напоминаешь мне одну из своих афиш. Твоя размалеванная рожа — всего-навсего рисунок. Смывая грим, ты все равно что стираешь себя с бумаги!

Она, жеманясь, допивала маленькими глоточками свой ликер.

Я продолжал говорить:

— Твоя личная жизнь — это отражение твоей жизни на сцене. Решения, которые ты принимаешь, поступки, которые ты совершаешь — производные от сценариев или пьес.

Резким движением Люсия неожиданно швырнула рюмку в старинное венецианское зеркало, стоявшее у нее на туалетном столике.

Я рассмеялся:

— Еще доказательство! Вот ты и в роли русской княжны! Бьешь зеркала!

Она успокоилась и взглянула на меня с грустью. Это затишье сбило меня с толку.

— Ты так ненавидишь меня, Морис?

— Да, Люсия, я тебя ненавижу…

— Почему? Ведь я тебе сделала столько хорошего?

— Слишком много, Люсия. Благодарность имеет свои границы. Когда за них выходят, она превращается в ненависть. Я, словно запеленутая мумия, связан твоими щедротами по рукам и ногам. Я от них задыхаюсь.

— Хочешь, я что-то тебе скажу, мужичок?

— Давай, говори!

— Я люблю тебя! И еще сильней после того, как ты хотел меня убить. Теперь жизнь станет чудесной! Ты всегда будешь рядом со мной, как заряженный револьвер, приставленный к моему виску. Представляешь, сколько в этом сладострастия!

— Ты заблуждаешься, Люсия; с этих пор я слишком презираю тебя, чтобы покушаться на твою жизнь. Для того, чтобы от тебя отделаться, мне достаточно будет уйти… Как только я выйду за дверь, уверен, я сразу же о тебе забуду.

Она стала изо всех сил бить меня по щекам. Удары сыпались градом, пока ее рука не повисла обессиленно вдоль тела. Мне было очень больно, голова болталась из стороны в сторону, глаза наполнились слезами.

— Говорю тебе, ты останешься, Морис! Слышишь? Ты останешься здесь и однажды меня убьешь. Ты слышишь? Решать буду я! И только я, жалкий ты сопляк! И ты будешь спать со мной, когда я того пожелаю!

Пятясь, я добрался до двери. Ярость придала Люсии более человеческий вид. Она была красива!

— Я ухожу, Люсия! Все кончено.

Она кинулась к туалетному столику. В глубине среднего ящичка лежал изящный револьвер с перламутровой рукояткой. Люсия схватилась за него.

— Если ты уйдешь, я способна натворить бед, — прошептала она.

— Ах так?!

— Да. И еще не знаю каких… Ты понимаешь!

Мое лицо после ее пощечин пылало, напоминая факел. Горело все: щеки, нос, уши…

Я взглянул на револьвер. Никелированное дуло блестело при свете лампы. Поистине оружие, достойное Люсии: оружие для сцены! Нет, скорее театральное оружие!

Круглый глаз револьвера вызвал у меня любопытство. Я почувствовал свою уязвимость. Я был всего-навсего большим мальчишкой. Роли мужчин были не для меня… Пока еще. А может, никогда и не будут. Люсия поняла, что я отступаю, раньше, чем понял я сам.

— Так-то оно лучше, Морис, тебе еще не под силу артачиться. Все, что ты можешь в крайнем случае сделать, это меня убить… Помни об этом!

Я попытался хоть как-то спасти свое лицо.

— Не стройте иллюзий, Люсия…

Вот я и снова начал обращаться к ней на «вы»!

— Не стройте иллюзий, Люсия. Если я остаюсь, то единственно из-за Мов. Представьте, я дорожу ею.

Люсия вращала револьвер на указательном пальце на манер героев ковбойских фильмов. Каждую секунду я был готов к тому, что раздастся выстрел, и помимо воли втягивал голову в плечи.

— Тебя, мужичок, привлекают ее молодость и свежесть; но сам-то не заблуждайся! Тебе кажется, что ты любишь ее, но в действительности ты очарован мной!

Я был не в состоянии возмущаться — меня чересчур пугал револьвер, с которым она обращалась с излишней небрежностью.

— Мов — маленькая скучная девочка. С возрастом она подурнеет и поглупеет. Она годится лишь на то, чтоб воспитывать детишек и петь романсы на семейных вечерах.

— Как вы можете говорить так о собственной дочери?

— Тот факт, что она моя дочь, не мешает мне судить о ней… У меня наметанный глаз!

— Я женюсь на ней, Люсия, хотите вы того или нет!

— Нет, Морис!

— Если вы не дадите своего согласия, я расскажу повсюду, что она ваша дочь!

Люсия подошла к телефону и той же рукой, которой держала револьвер, набрала номер. На другом конце провода ответили не сразу.

— Алло, Робер?

Так звали ее пресс-агента.

— Это Люсия. Дайте в какой-нибудь приличной газетенке мое большое интервью… В нем я наконец открою, что девушка, которая у меня живет и которую все считают моей племянницей, на самом деле — моя дочь. Представьте все в соответствующем свете. Теперь, когда я начинаю играть роли матерей, об этом можно говорить. Я признаюсь, что держала ее в стороне от своей профессиональной жизни, дабы она избежала вредного влияния среды, чуждой ее мечтательной натуре… Я поступила так ради ее же блага… Ну, в общем, вы поняли, какой надо взять тон? Мое исстрадавшееся материнское сердце и так далее… Я полагаюсь на вас. Завтра утром пришлите фотографа, пусть сделает несколько снимков из нашей семейной жизни… О'кей? Спокойной ночи, Робер…

Она повесила трубку.

— Ну, а теперь быстро отправляйся спать, проказник! И веди себя хорошо, ты от этого только выиграешь.

Я уже был у дверей, когда Люсия окликнула меня:

— Смотри…

Она показывала мне револьвер, который по-прежнему держала в руках так, чтобы дуло сверкало в розовом свете лампы из опалового стекла.

— Я кладу его сюда, видишь, Морис? Он заряжен и без предохранителя. В тот день, когда ты решишь меня убить, ты просто возьмешь его.