Они кивнули согласно. Да‚ это известно. Каждому своя боль.
Река Тумана текла перед ними.
Невиданная прежде река.
– Натоптался среди вас. Наглотался. Насытился днями и смертями. Хватит. Назад желаю. Чтобы взлететь. Пропеть славу. А там хоть в огневой поток.
4
Опал ветерок‚ как захлопнули форточку.
Утихли враз беспокойные травы.
И голоса тишины, близкие и покойные из тумана‚ как беседуют неспеша на дачной террасе‚ на закате теплого дня‚ в сытом‚ расслабленном довольстве‚ или в поезде‚ ночью‚ во время остановки‚ когда прерывается стук колес‚ а в соседнем купе голоса неспешные‚ доверительные‚ голоса случайных попутчиков‚ сдружившихся – не разлей вода – до первой пересадочной станции.
Пинечке не ездил в поездах и на террасах тоже не сидел на исходе летнего дня.
– Изгнание искупает грех‚ – говорил один. – Известная истина. А он натоптался – достаточно.
– По высоте и падение‚ – возражал другой. – Он сам ушел‚ сам‚ никто не неволил. Что захотел‚ то получил.
– Разве он этого хотел? Пережить потомков – уже наказание. Достаточно. Всевышний двумя руками не бьет.
– Не упрощайте. На таком уровне я не готов разговаривать. Он земной‚ и оставаться ему на земле.
– Я земной‚ – повинился Серафим и голову понурил. – Повсюду я сажал деревья‚ много деревьев за прошлую жизнь. Липы‚ клены‚ елку‚ слабенькую рябинку. Клен был мертвее мертвого‚ теперь головой под крышу. Рябинка прогнулась хилой тростиночкой‚ из затененного сырого оврага: теперь на ней ягоды гроздьями. А корни... О корнях и подумать страшно. Корни проросли через меня.
И снова голоса:
– Вот видите? Он земной. В степи падут его кости.
– Но он старался. Он хорошо постарался. После него ягоды гроздьями. Такое не после всякого.
– С этим можно согласиться. Но этого недостаточно. Врата покаяния узкие. Ему не пройти.
– Пройти‚ пройти! Бока обдерет и пройдет.
– Кто мы такие‚ чтобы прощать?
– Кто мы такие‚ чтобы наказывать?
– А еще я мастерил скамейки‚ – повинился Серафим. – Во множестве за прошлую жизнь. Вкапывал в землю столбы‚ набивал сиденья‚ приколачивал спинки...
– Чтобы сесть на закате солнца‚ – подхватил голос из тумана‚ – или на закате дней‚ сложить руки на коленях‚ глядеть‚ вспоминать‚ печалиться.
– Но и скамейки... Скамейки тоже прорастают корнями.
Река Тумана текла у их ног‚ будущее скрывала за собой – тот берег. Не подземная ли это река Ахерон‚ за которую утекают души‚ и ангел Дума выкликает при подходе имя за именем? Праведные возносятся в обители блаженных‚ их облекают в сверкающие одежды‚ сотканные из облаков‚ возлагают венцы на головы и возглашают: 'Ступай и наслаждайся своим уделом!' А грешные души низвергаются обратно на землю‚ где будут блуждать в мучениях‚ страдая и огорчаясь многими способами.
– Прошу искупления‚ – сказал Серафим. – Грехов и непокорности.
И его услышали.
Отделился от тумана проток-ручеек‚ прозмеился в тихом веянии вверх по увалам‚ а Серафим встал навстречу‚ потянулся‚ руки поднял над головой – уже нездешний:
– Вот он я‚ Господи. Весь тут.
Он уходил тих‚ покоен и чист‚ без смятения и непокорности‚ окутанный и утягиваемый туманом: шаг твердел‚ лик светлел‚ крылья расправлялись за спиной – белизна невозможная‚ а они жмурились.
Он погружался в туман‚ как в избавление‚ растворяясь в его молочности‚ но оглянулся – не удержался: жизнь оторвать только с кровью‚ оставив на душе и на теле рубцы вечного прощания.
А там пыхнуло на мгновение в тумане‚ просветилось‚ пронеслось кверху‚ наискосок‚ сладостным отозвалось звуком‚ восторженно и нараспев.
И нет его.
5
– Пинечке!
– Я готов.
Закон моря: каждая рыба и рыба в свой срок предстает пред Ливьятаном – ему на прокорм. Закон суши: каждый человек и человек в свой срок предстает пред Всевышним – Ему на суд.
Встал. Напрягся. Руки потянул перед собой.
– Вот он я‚ Господи. Я – Пинечке. В котором Ты пел. В котором перестал.
Собака глядела на него с обожанием. Кошка – с симпатией‚ превышающей кошачьи возможности. Петух без проявления чувств.
– Я жил в пушке‚ – говорил Пинечке‚ – и глядел из нее на мир. Я жил в радости и осмысленно и день впитывал губкой‚ до малой капельки. Я понимал: жизнь – это последний шанс стать счастливым. А Ты пел во мне‚ Ты одобрял и ободрял меня‚ и это было прекрасно...
Пинечке захлебнулся от волнения и замолчал‚ передыхая‚ а они ждали. Все ждали. Даже туман приостановил течение и вяло клубился на месте.
– Почему всё закончилось‚ ну‚ почему? И что тому причиной? И за что?.. Я долго шел к Тебе‚ чтобы задать этот вопрос‚ иначе зачем было идти? Я многое повидал на свете‚ очень многих‚ – к чему теперь спрашивать? Потерянные и дети потерянных: мы бежим‚ Господи‚ вслед за глазами своими‚ без смысла городим огороженное‚ без раздумий прорываем надорванное‚ и это про нас сказано: 'Двора нет‚ а ворота уже поставил'. Я прошел долгий путь‚ Господи‚ и теперь я понимаю: Ты не разучился петь‚ 'Дарующий слух глухому'. Это мы‚ наверное‚ разучились слушать. И внимать сказанному. Кожура – то же яблоко. Даже наряднее. Даже веселее. А когда насытился‚ какая разница‚ что ты жевал.
Пинечке изобразил на лице плач сквозь плач‚ и собака зарыдала‚ кошка заплакала‚ петух слезой изошел через сощуренный глаз‚ а в тумане застонало‚ загудело и заныло‚ откашливалось громами‚ отсмаркивалось градом‚ проливалось обильной росой. Когда все погоревали и успокоились‚ Пинечке продолжил:
– Слышал я и слышал не однажды: 'Сотворив человека‚ Владыка Вселенной взял его за руку и повел по райским садам. 'Погляди‚ – говорил Он. – Погляди‚ человек‚ как прекрасен мир‚ созданный для тебя. Береги его. Береги и помни: поврежденное тобой некому будет исправить'.
Стало тихо. Так тихо‚ что они услышали плач новорожденного – там‚ вдалеке‚ за лесами-туманами. Чья-то жизнь проклюнулась в мире‚ чья-то душа: на добро или на зло. Кто-то покинул материнское убежище‚ место покоя и пропитания‚ и с плачем вышел наружу‚ в пугающе опасный мир. Ибо никто и никогда не выходил в мир со смехом.
– Я многого не прошу‚ Господи. Я не прошу у Тебя награды‚ да и к чему она? Ты же не дал нам понимания‚ что в мире является наградой‚ а что наказанием. Дай только одно. Позволь мне вернуться назад‚ в прежние времена‚ и провести оставшиеся годы среди своих. Надо жить? Будем жить. Мы постараемся. Мы что-нибудь еще подправим. Хоть где. Хоть чуточку. Дай это одно и мне достаточно.
И его тоже услышали.
– Пинечке‚ – сказал папа‚ строго и торжественно. – Велик Бог Израиля. Вернись в свои покои и поживи еще.
– Вернись‚ – сказала мама и всплакнула от радости. – В будущем году ты обнимешь сына.
– А они? – и показал на своих попутчиков.
– А мы? – спросили они без звука.
– Их нет‚ Пинечке. Давно уже нет. Как же ты не заметил?
Первым уходил петух.
