Грачи, как черные платки, Закружатся в дыму. Орут грачи, трещат суки Вразброд, по одному. И, наконец, столетний дуб, Как сердце из ствола, Вдруг совку выпустит из губ Огромного дупла. Она заухает, как черт, Сквозь ливень, гром и скрип. Она завертится, как черт, Среди бегущих лип. Гроза как бы весёлкой бьет, И сад опарой взбух. Он из квашни как тесто прет, Он буйствует за двух! Живые дрожжи бродят в нем, Он весь, он весь пропах Грибною плесенью, хвощом, Корою в трухляках. 1938
В ТАКУЮ НОЧЬ
Я буду тих. Я не скажу ни слова В ночном лесу. Я знаю, что с небес Вдруг засияет, полыхнет пунцовой Рогатою звездою, глянет в лес Лучащееся трепетное диво – Сквозь буйные, сквозь лиственные гривы. И грянет час. И вот вокруг меня Деревья, в бликах дикого огня, Закружатся. Река взлетит на воздух. Зверье покинет норы, птицы – гнезда, Завоет выпь, займутся глухари, Лосось, взъярясь, ударит на быри. Всклубится воздух пляшущею мошкой, Жуками, бабочками, стрекозой. Цветки на длинных кривоватых ножках Вдруг – взапуски, как будто бы грозой Гонимые. Волк ляскнет за кустами. Лужок кишит ужами и кротами. И вот тогда-то, – только по ноге Уж проползет и ласково свернется У сапога, как будто бы в куге Среди болот, лишь тусклой позолотцей Сияет узкий трехугольный лоб, – Я вспомню всё, что вспомниться могло б. Я вспомню страх лесного населенья, Что пряталось, что уходило в глубь Лесных кварталов, чуть заслышит пенье Иль даже звук, срывающийся с губ Охотника. Я вспомню дупла, норы, Весь их пугливый осторожный норов. И вспомнив всё, я протяну ладонь К звезде пунцовой, чтобы опустилась, Как бабочка, чтобы ее огонь Зажать в руке, как дар, как знак, как милость Счастливой жизни. Ведь теперь навек Мы связаны: и зверь и человек. Еще в его повадках – ощущенье Прошедшего. Еще его спина Чуть выгнута. До умоисступленья Он борется с собою. Седина, Как щетка, приподнялась на загорбке. Он весь еще чужой, ночной и робкий. Украдкой он приблизится ко мне.
