Радельники из хлыстов. И ливень шумел в окошко Стодавнею темнотой. Матрос был один. И сёла, Пригорбившись за окном, Шептали сидельцу в уши, Водили его рукой, Когда он полез под стойку За спрятанным топором.
7. Разговоры
«Московская ересь? Метка Антихриста? Как персты, Горящие адским жаром, Коснулись? И знак когтей Оставили? Этот дьявол, Явившись из темноты, Быть может, уже давненько Сожжен в черноту углей?» «Не сорок, а сто простится!» Всё так же стоял матрос. Сиделец играл глазами И молча – вершок к вершку – Тянулся За топорищем. Смуглел обнаженный торс. И вот На одну секунду Матрос наклонил башку. И – крррак! Загремела чашка. И – жжжжах! Отлетел кусок От стойки. Блеснув плотвою, пронесся топор. Едва Матрос отклонил затылок. Ошибшийся на вершок, Сиделец очками брякнул И жмурился, как сова. Матрос отскочил: «Так вот что? Не выдержал! Проняло! – (А впрочем, в лице всё тот же) – И щелкнул зубами: – Ну-с! Другому теперь придется Считать твое барахло. С тобой же, По нашей правде Московской, Расправлюсь, гнус! Спасибо, А я-то сразу Не понял, Не раскусил Звериных твоих ухваток, Хотя и не так-то прост. Хитрил, Лебезил, Подлюга, Но хватит ли черных сил В твоих обомшелых лапах, Чтоб был посрамлен матрос? Медвежья душа, Не думай, Что только за черепок, За свой черепок, Плачу я. Зарок-то Ведь мною дан Бороться
