За всех трудящих! И если тебя, Дружок, Оставить вот так, Так ты же Накинешь На нас Аркан». И стал натягивать тельник И поправлять ремни. Оделся – и снова к стойке. (Как вытащенный карась, Сиделец губами шлепал.) «Ну, что там: как есть одни! Никто не придет на помощь! Очки надевай! Вылазь! Да, кстати: топор отдай-ка! Тебе не с руки такой: Еще поотрубишь пальцы! – (Сиделец мотнул веслом И отдал топор.) – Ну, то-то ж! <Гони-ка теперь второй Такой же кипучий чайник, – Мы вместе разопьем. Ну, живо…»> И тут сиделец Вдруг распустил лицо, Стянул его сеткой складок: «Ужели? <Еще?> Сейчас! А может быть, солонинки? Домашнее есть пивцо». Матрос перебил: «Довольно! Подумай! Последний час!» И вот они сели вместе (В окошко стреляла дробь) За стойкою, друг против друга, Под ризами икон. <«Ну, что же, по первой трахнем!» И, сталкивая лоб в лоб Наполненные стаканы, Расплескивали самогон.> «Сельцо-то у вас большое?» – Спокойно спросил матрос. <Сиделец (Рука вприпляску) Вдруг уронил стакан.> «Большое-с. Народ вальяжный. У кажного сто полос». – «Ну, а твое хозяйство? Не отдано батракам?» – «Никак-с». – «А нажился?» – «Что вы! Какая нажива?! Чушь! Торгую: Селедка, вобла, Сомовинка, требуха. Бывало, по целым суткам Среди мужиков верчусь – Одни пятачки-с, В кармане попрыгивает блоха. Покаюсь, Зубами грызся За ветошку, За половичок. И бог посетил молельца: Недаром ни ел, ни спал, – В конюшне жеребчик сытый, На скотном ревет бычок. По грошикам собиралось, А крышу листом застлал. Ко мне мужички, Как к брату, Чтоб ржицы или овса… Мы – старой, отцовской веры.
