держал для соблазна, для искушения, я отдал Алеше. И посоветовал ему не рисовать ничего кроме портретов, чтобы не давать повода к разночтению.
С тех пор, бывая на художественных выставках, ловлю себя на том, что все еще надеюсь встретить под какой-нибудь картиной имя Алексея Смородкина.
КОМИНТЕРН
Иностранных коммунистов в камере было много, человек двадцать: болгары, венгры, немцы, один итальянец.
Двух болгарских коммунистов помню хорошо. Один из них Петр Христович Искров[3], первый секретарь болгарской компартии. Человек средних лет, некогда остриженный под машинку, темные волосы успели отрасти сантиметра на два. Узкое лицо без особых примет было бесстрастным. Когда я пришел в камеру, он уже занимал место на нарах по правую сторону от двери. Это говорило о том, что в камере он давно, успел пройти полный круг под нарами. На такой маршрут уходило месяца полтора-два.
И внешность Искрова, и лицо казались мне тогда весьма заурядными. Он был замкнут и молчалив. Я не помню его разговаривающим подолгу даже с болгарами. У меня не возникало с Искровым сколько-нибудь значительных соприкосновений.
Вторым был Васил Марков[4] - худенький, бледный, со впалой грудью, с лицом почти лишенным растительности. Он был сравнительно молод, ему было немногим более тридцати. Марков был человеком добрым, в общении мягким, приветливым. Его русский язык был далек от совершенства, но мы его понимали, и он - нас.
Коммунист, человек глубокоубежденный в правоте избранного пути, о своей будничной партийной работе в буржуазной Болгарии говорил так, как крестьянин говорит о пахоте или уборке сена. Рассказы его были лишены эффектации и романтики. Человек делал черную, но очень нужную, по его убеждениям, работу. Не единожды попадал Марков в руки охранки. Как-то увидели мы его без рубахи. Тело и руки его покрывали десятки мелких, округлых, разной глубины шрамов с копейку и меньше размером, которые на его теле выглядели тоже довольно буднично. На теле Маркова палачи из тайной полиции гасили сигареты во время допросов. Когда он об этом говорил, тоже без расчета на впечатление, мурашки бегали у нас, новичков по коже.
Кто-то из сокамерников, уже повидавший виды в родных пенатах, сказал ему:
— Слушай, Васил! Ты своему следователю не показывай эти штуки и не объясняй, откуда они. Наши каты тоже артисты хорошие, но про такое я еще не слыхал пока. Обязательно переймут передовой опыт.
Васил понимающе качал головой.
Венгры были приветливы, улыбчивы, но почти ничего не понимали по-русски.
Один венгр, был очень хорош собой: блондин с красивым нежным лицом, правильными чертами. Он обладал чистым, приятным голосом. 'Теноре альтино!' - похлопывал его по плечу Баранчини. Тот радостно улыбался. Он всегда напевал что-нибудь негромко. А иногда и чуть громче, для всех нас в часы после ужина, специально отведенные для культурного ликбеза. Для нас это были песни без слов, но нередко от них увлажнялись глаза.
Баранчини — итальянец и коммунист. Рослый увалень с покатыми плечами, круглой головой и круглым лицом - балагур и оптимист.
— Борья! - спрашивал он меня, - Ну как я насабачил на русский язык?
— О, будь здоров! - хвалил я его. Молодчина!
— Будь здоров! - повторял он довольно.
Мне все казалось, что для оптимизма у Баранчини не было достаточных оснований. Оптимизм излучала его молодость.
— Борья! Когда мы строим коммунизмо на весь землья, я жду тебья гости мая Перуджа, - говорил Баранчини растроганно, и брал меня за плечи...
Сколько раз впоследствии я собирался навестить Баранчини в Перудже, но все было как-то недосуг. Каждый раз что-нибудь отвлекало, что-то мешало. И сейчас, пожалуй, даже не вспомню - что именно.
ДАУРСКАЯ ЛИСТВЕННИЦА
На книжном прилавке среди выложенных для осмотра книг обращала на себя внимание брошюрка, с пестрой обложки которой ясными и спокойными глазами смотрит мужчина с высоким открытым лбом, с усами и чеховской бородкой. Вверху над портретом крупными черными буквами на белой полосе напечатано: Ю.М.Стеклов, а еще выше: Партийные публицисты. Внизу: Издательство «Мысль». На титульном листе: Москва. 1976. Авторы В.Ю.Стеклов, Ю.К. Филонович.
Первая глава «Революционный путь публициста» начинается с похвального и приветственного письма Владимира Ильича Ленина редактору «Известий ВЦИК РСФСР» Юрию Михайловичу Стеклову. Письмо датировано 13 января 1921 года.
Далее можно прочесть: «К этому времени Владимир Ильич знал Стеклова уже почти два десятилетия, знал как активного участника революционной борьбы с царизмом, крупного историка-марксиста и видного партийного публициста. Они впервые встретились в 1900 г. в Женеве, где Стеклов оказался после своего дерзского побега из якутской ссылки. Ленин привлек его к работе в газете «Искра» и к ее распространению... Был он и в числе лекторов организованной Лениным партийной школы в Ланжюмо, и среди первых авторов родившейся в 1912 г. большевистской «Правды».
В.И.Ленин высоко ценил знания и публицистический талант Ю.М.Стеклова, на протяжении многих лет следил за его журналистской и научной деятельностью. Достаточно сказать, что в личной библиотеке Владимира Ильича, хранящейся ныне в Кремлевской квартире-музее, насчитывается около 30 работ Стеклова, и на их страницах немало ленинских пометок - следов внимательного чтения.
Следующая глава начинается с описания детства. Стеклов Ю.М. родился 15 августа 1873 года в Одессе. На 39 страницах повествуется о революционном, журналистском и ученом пути человека с ранних лет отдавшего себя революции. Заканчивается глава так:
«В 1928 - 1935 г.г. Ю.М.Стеклов был на руководящей работе в Комитете по заведованию научными учебными заведениями ЦИК СССР (Учком). Умер Ю.М. Стеклов в 1941 году».
Все это я проглядел, пролистал, стоя у прилавка, заплатил 19 копеек в кассу и взволнованный вышел на улицу с книжкой в руке.
Сменяя друг друга, перед моим внутренним взором проходили картины далекого прошлого, иногда контурно четкие, иногда подернутые дымкой времени, охранным рефлексом загнанные в тупики памяти.
Зима 1836-1837 годов. Я студент III Московского медицинского института. Девушка, с которой дружу - студентка Московского стоматологического. Мы в Сокольниках на лыжах. Не спеша идем рядом, счастливые от молодости, близости, свежего воздуха и движения.
— Знаешь, - говорит она, - со мной на курсе учится Мурка Стеклова. Отца ее мужа Володьки арестовал НКВД.
Я молчу. Думаю: «Кругом враги народа. Каждый день пачками разоблачают их. Какое-то наваждение!..»
— А кто он? - спрашиваю — Володькин отец? Старый большевик, первый редактор «Известий». Революцию делал вместе с Лениным.
— Оппортунист, - говорю, - какой-нибудь. Правый или левый. - Поймешь их!
— Не знаю, - говорит она в раздумье. - Страшно.
— И что же, Мурка, так на весь институт и хвалится?
— Ну не на весь...
И рисуется в воображении чужой дом, чужая семья, чужая беда. Что-то холодное, липкое,
