ни рыбину — размечталась, видно, на солнышке.

— Папка, я ее удочкой прогоню, — говорит Алешка.

— Не надо, она здесь хозяйка.

— Жалко, — вздыхает он. — Такая рыбина.

Анатолий меж тем выбирается на берег, говорит, что пора бы собираться домой. Рассказываем ему наперебой о змее. Он не удивляется.

— Да там их не одна. Там их целый гадюшник. Пусть себе живут.

— Дядь Толь, а как ты язя поймал? — спрашивает Алешка.

— Ну как. Очень просто, — солидно, растягивая слова, отвечает он. — Стою, понимаешь, Алеш, у берега, вспоминаю — вроде бы под кустом в прошлом году окунь крупный брал. Забрасываю — чувствую вроде как зацеп. Я удочку вверх — вижу: леска струной и в траву пошла. Я сильней тащу — у него голова высунулась. «Ну, — думаю, — раз воздуху хватил, никуда теперь не уйдешь». Леску рукой в натяг держу, сам к нему подбираюсь. Подобрался, сразу его за жабры и в садок. Обычное дело.

— Да, обычное, — с сожалением за нашу неудачу говорит Алешка.

Мы едем домой в темноте, долго одолевая лужи в перелеске, и я думаю: «Что, если бы Алешка не заметил змею и она бы его укусила. Б-р-р». От этих мыслей не по себе. Как хорошо, как удачно все обошлось.

— Ты меня простил, сын? — спрашиваю.

— За что?

— За то, что плотвицу к змее бросил.

— Прости-ил, — говорит сын великодушно, думая уже о чем-то другом.

Щуки в Западной Двине и Волкоте водятся и немаленькие. Этим летом напротив моего дома на живца выудили хищницу на шесть килограммов. Я тоже люблю ловить на живца.

В июньский полдень прикатил на велосипеде к Ерохину, деревушка километрах в пятнадцати ниже Андреаполя. На указателе значится не Ерохино, а Ерохима. «Пошутили» поляки, строившие бетонную дорогу к нефтеперекачивающей станции. Провели, видимо, не без умысла аналогию с Хиросимой. Основания есть — у Ерохина унылый вид и никакой перспективы, хотя природа вокруг удивительно красива — березовый и хвойный лес, малиновые делянки, морошковый мошок, брусничник, и совсем близко, в полсотне метров, Западная Двина.

Правее деревни река делает полукруг. Здесь она довольно глубока метров до четырех. Лет двадцать назад один мой знакомый успешно лавливал на этом месте угрей, ставя переметы на ночь. Теперь об угрях только легенды, но язь, голавль, окунь и щука держатся стойко. Наперекор тотальной химизации, браконьерству, все более изощренному с развитием технической мысли…

Но с пескарем — проблема. Не знающий реки умается, ни одного не поймает. А без пескаря, какая живцовая рыбалка? Пескарь — живец классный, превыше уклеи и быстрянки. Разве что елец, окунь и ерш могут сравниться с ним по живучести. Но на окуня и ерша щука берет хуже. Мое преимущество я знаю, где пескари, я знаю, где они клюют всегда, независимо от погоды. На окраине Ерохина в Двину впадает Лососня — речушка с прозрачной студеной водой. Некогда в ней водилась форель, именуемая по-здешнему лосоской. Сейчас лососок мало — ловят их чаще всего в мае, зато пескари в устье речушки в достатке. Войдешь по колено, помутишь воду, вороша ступнями донный песок, набежит прожорливая стая.

Поставил ведерко на берегу, забросил в пескариное местечко — поклевки одна за другой. Жаль, крупноват пескарь-нагулял жиру за лето, такого окуню не заглотить. Врочем, собрался-то ловить щук. Для этого, кроме живцовой бамбуковой удочки, прихатил с собой телескопическую — с упругим и сильным наконечником. Леска на ней ноль четыре, поводок двойной, поплавок больше обычного раза в три — из пенопласта, крупный двойник. Опытом проверено посадишь живца на мелкий крючок — удачи не видать, живец останется в щучьем брюхе, крючок вылетит сквозь пасть, как миленький.

Пошел от Ерохина направо к омутам, глубина — от берега, течение спокойное, ельцы на середине поигрывают. Забрасываю за тросту, но не даю живцу в нее убежать. Иначе леску запутает, при подтяге оборвется — губа у пескаря нежная. Без толку ходил часа полтора — двух живцов потерял. Перехожу ручей — напротив деревни несколько хороших заводей, пробую в них. Сделал заброс, живец поиграл несколько секунд, и поплавок мощно повело дальше от берега. Сердце екнуло. Взяла… Неужели взяла? Взяла — это уж определенно. Леска туго, до звона натягивается. «Жаль, не прихватил подсачек», — мелькает мысль, но что теперь сожалеть?

Кажется, пора тащить. Мягко поднимаю удилище, а конец его гнется к воде — значит, щука не маленькая. Ощущаю по резким, неровным толчкам, как мечется она в глубине. Вывернулось на миг, мелькнуло желто-белое брюхо и исчезло. Подвожу хищницу осторожно мимо прибрежных водорослей, и тут она делает последний отчаянный рывок, срывая колечко на наконечнике, и стремительно несется в глубину. Ругаю себя худыми словами — видел накануне — слабо держится колечко, а не закрепил. Впрочем, паниковать рано — леска прочная, двойник надежный… Кручу катушку, опять выводя рыбину к берегу. Вот она тяжело вертухнулась в прибрежной траве. Тащу дальше на луговину, падаю, оступившись, на колени — передо мной щучья пасть с торчащей из нее леской. Мгновение мы смотрим, тяжело дыша, в глаза друг другу, потом щука начинает прыгать. «Не-ет, теперь ты моя, — мысленно кричу я себе. — Моя-а-а!»

Аппетит приходит во время еды, а если хорошоберет рыба, во время ловли. Забрасываю, приделав колечко и насадив свеженького живца, в ту же заводь, вылавливаю еще одну щуку. Первая килограмма на два, эта — граммов на восемьсот, но тащить было, пожалуй, потяжелее. Поди их разбери, щук-то. Потом выше по реке быстро взял приличного окуня. Настроение славное, время, как говорится, детское, должен поймать еще. Должен…

Увы, везение кончилось. Допоздна бродил — одна заводь заманчивее другой, а щуки нет. Леску оборвал — пришлось заново снаряжать, пяток живцов потерял — уснули, но так ни разу и не «взяла», не пожелала. Сажусь на велосипед, еду домой, ощущая за спиной приятную влажную тяжесть. Знаю, неделя пройдет, снова засвербит в душе, потянет сюда, в щучьи заводи. И снова взволнуется, застучит сердце, когда уйдет под воду поплавок. Когда она там, в глубине, заглатывает живца, ты еще не знаешь, большая она или маленькая, и ощущение азарта одинаково.

Всяк, впрочем, удит на живца по-своему. Трагически погибший несколько лет назад детский мой товарищ Женя Васильев не раз давал предметные уроки. Рыба, как говорится, шла ему в руки. В весенний жор по два десятка приносил в заплечном мешке. А везенье оттого, что речку изучил, как пять пальцев где пескарь, щука, голавль. Был у него любимый мысок в Кошелевке — встанет в заколенниках, пустит живца по течению к широкой заводи, подтянет, опять пустит. Даже в глухой сезон щука не выдерживала, наглядевшись на живца, брала.

А однажды на песчахинских прудах видел я, как ловит знакомый шофер Марков. Забрался на остатки плотины, обстреливает из спиннинга заводи на расстоянии сорока-пятидесяти метров. Только вместо блесны у него крупная плотвица, насаженная под верхний плавник. Есть и поплавок — шарик из пенопласта.

— Берет, — спрашиваю.

— Угу. Шешнадцать взял.

— А я две всего.

— Приноровиться надо, — смеется Марков. — Тут таким вот макаром, в другом месте иначе, по бережочку, да по заводькам с удочкой.

Смотрю, еще одну щуку тащит Марков-то. Спокойно так, с улыбочкой. Хорошо приноровился, а мне досадно — плохо приноравливаюсь…