Я, всхлипывая, объяснила ему, в чем дело.
– Фу-ты, ну-ты, вот дерьмо… Ну ладно, Саша, в конце концов, похороны – это дело такое… Там без вас обойдутся. А бабушка все равно уже ничего не чувствует. Главное, чтобы ты любила память о ней, не забывала, а похороны – это так, обряд… К тому же, кажется, у евреев в Израиле похороны вообще какие-то странные. Ни цветов, ни гроба. Так зачем тебе смотреть, как твою бабушку в тряпку заворачивают и кладут в чужую землю без единого цветка? Ты сходи в церковь, поставь свечку за упокой ее души, неважно, что она не православная. Все равно ведь раба божья, как и все.
– Я неверующая.
– Значит, не ходи в церковь, а просто… Просто поплачь от души. Шампанское в таком случае пить как- то не того… Хочешь водки?
– Нет, спасибо, я пойду лучше.
– Иди, что тут поделаешь… Если что понадобится, звони. Или приходи запросто.
– Спасибо, Тарас.
– Не за что. Да, вот возьми портретик-то!
Он вложил в конверт мою фотографию небольшого формата. А большая так и осталась стоять у него на столе. Красивая и загадочная.
На улице было душно, – видимо, собиралась гроза. Идти домой не хотелось. Я опять нашла скамейку на Патриарших. Села, но смогла высидеть минут пять. Дышать было нечем, и казалось, что от пруда веет тяжелым жаром. Да, похоже, я действительно стала видеть вещие сны…
Я тяжело поднялась и пошла к дому. Но тут увидела небольшое кафе и ощутила страшный голод.
Если там работает кондиционер, я зайду и поем.
Денег у меня теперь прорва.
Кондиционер работал. И было чисто.
Я села, заказала кофе капучино и кусок шоколадного торта. За соседним столиком сидела парочка, обоим уже за сорок, они явно без памяти друг в друга влюблены. Мужчина двумя руками держит руку женщины, смотрит ей в глаза, улыбаясь чуть глуповатой от счастья улыбкой. А моя любовь кончилась, мне некого любить в этом мире, даже бабушка и та умерла… Родители давно погибли, а Глеб теперь с какой-то Яной, или Лаурой, или еще с кем-то… Своего тезку я вряд ли смогу полюбить так, как я это понимаю… А может, я вообще уже исчерпала свой лимит любви? Но я ведь еще не разлюбила Глеба, это он меня разлюбил… Жизнь без любви, говорят, возможна, но пуста… А может, и не надо никого любить?
Так легче сохранить неуязвимость. Любящий человек всегда очень уязвим. Все эти мысли тоже показались мне до тошноты банальными… И вдруг я вспомнила об Инне Кирилловне. Она, наверное, не знает еще, что бабушки больше нет… Вряд ли Наташа оповестила всех ее знакомых в Москве. И сделать это обязана я. Я быстро допила кофе и вышла на улицу…
Инна Кирилловна взяла трубку сразу же:
– Я слушаю!
– Инна Кирилловна, это Саша Ордынцева, – по привычке ляпнула я.
– О, Сашенька! Рада вас слышать! Хотя постойте, тут на днях ваш муж вас разыскивал, что называется, с собаками. Где вы, Саша?
– Инна Кирилловна, дорогая, я должна сказать вам одну ужасную вещь… – Голос у меня дрогнул.
– Что такое? Наверное, что-то с Марусей?
– Да. Самое плохое…
– Рак?
– Нет… Бабушки нет больше… Она умерла сегодня ночью…
– Маруся умерла? – сразу севшим голосом переспросила Инна Кирилловна.
– Да, мне позвонила ее соседка.
– Саша, вы можете ко мне приехать?
– Сейчас?
– Нет, сейчас не стоит… Как-нибудь на днях. Я отдам вам кое-какие Марусины фотографии, если, конечно, хотите…
– Да, я очень хочу.
– До свиданья, Саша, я вдруг что-то очень устала. Извините.
Я уже раскаивалась в том, что позвонила. Может, не надо было, она ведь тоже очень старая. Мне было так муторно, я не знала, чем себя занять, о работе сейчас и думать невозможно. Я ни на чем не могла сосредоточиться. И вдруг зазвонил телефон. Я вздрогнула от неожиданности и схватила трубку в безумной надежде, что это Наташа, звонит сообщить, что произошла ошибка и бабушка жива… Но это звонил Александр Андреевич.
– Саша, как вы там?
– Жива.
– Почему у вас такой голос? Что-то случилось?
Мне не хотелось говорить ему правду, выслушивать дежурные соболезнования и уговоры не унывать. И я отговорилась мигренью из-за жуткой духоты.
– Сашенька, я скучаю, даже сам не ожидал. Вы мне снитесь.
Я молчала.
– Саша, вы хоть вспоминаете обо мне?
И все в таком роде. Банально, более чем банально.
Это ощущение просто преследует меня.
В квартире духота была совершенно непереносим мой. Я приняла душ и, мокрая, легла в постель. Думать о бабушке было больно. О деньгах думать просто не хотелось, я как-то еще не ощущаю их своими, и я стала думать о романе Эммы. Длинноногая блондинка с Тверского бульвара была киллершей, несчастной, одинокой киллершей по прозвищу Оптический Прицел. Такое «погоняло» совершенно не подходит женщине, и потом, оно слишком прямолинейно, топорно… Надо придумать что-то поизящнее.
И тут же в голову пришло: Мушка! Надо ее звать Мушкой! Говорят же: взять на мушку! Мысль показалась мне такой удачной, что я вскочила и подбежала к машинке. Придумка, может, и не ахти какая, но все-таки много лучше «оптического прицела».
« – Позвать ко мне Оптического Прицела! – приказал шеф с осатанелой усмешкой».
Что такое «осатанелая усмешка»? Наверное, она хотела сказать – с сатанинской усмешкой, но я все эти сатанизмы-дьяволизмы терпеть не могу.
« – Позвать ко мне Мушку! – злобно усмехнувшись, распорядился шеф». Или «ухмыльнувшись».
Скромненько и со вкусом. Наверное, это извращение, но я получала удовольствие, сравнимое с удовольствием от убранной после гостей комнаты или пахнущего морозом чистого белья. Никому, ни одной душе в этом не признаюсь. Впрочем, удивляться нечему, я всегда старалась найти удовольствие во всем, чем бы ни занималась, исключение составляли лишь попытки заниматься бухгалтерией. Я так увлеклась, что забыла про духоту. Как только Оптический Прицел превратился в Мушку, несчастная героиня стала даже вызывать у меня некоторую нежность, ведь она занялась киллерством от полного отчаяния. Вот Мушка, получив гонорар за отстрел какого-то жуткого типа, идет в магазин купить себе духи и вдруг понимает, что ей нельзя пользоваться духами, когда предстоит дело, вдруг кто-то учует запах… И тут я подумала, что надо бы и мне купить духи. Те, что подарила Тамара Игоревна при прощании, я забыла взять из дому, да они мне и не очень нравились. Вот завтра пойду и выберу духи по своему вкусу, сколько бы они ни стоили. Теперь я могу себе это позволить. А еще надо накупить шмоток, скоро вернется Александр Андреевич, а мне практически нечего надеть. Он говорит, что скучает по мне. И похоже, не врет. Я вспомнила свое волнение той ночью, когда мы пешком шли от Тараса, и, закрыв глаза, попыталась вообразить себя в его объятиях. И у меня это получилось. А почему бы и нет? Кому я должна хранить верность? И для кого беречь себя?
Но все равно, рассчитывать впредь я ни на кого не буду. И ни на что, даже на бабушкины деньги. Я буду работать и зарабатывать. Эмма говорила, что поселит меня где-то. Что ж, отлично, буду жить, работать. А потом куплю себе квартиру и, может быть, машину.
У меня есть права, хоть я никогда и не водила сама.
