повторяющийся сон про эстафету. Он был вещим, как показала жизнь. И прежде тоже такое бывало. Звонить ни свет ни заря в больницу я не могла, тем более там у них еще на два часа раньше, чем у нас. Я встала, побродила по чужой квартире, совершенно не понимая, что предпринять. Я даже сесть за рукопись не могла. Нужна бумага, а где ее купишь в такую рань? Черт, а ведь если у Эммы первая глава занимает сто страниц, то сколько же во всем романе? И если его переписывать, что потом делать с рукописью? У меня же отвратительный почерк. Отдавать еще кому-то? Иначе как я покажу свою работу Эмме? Хорошо бы, наверное, купить компьютер, но ведь надо уметь с ним обращаться.

Решено, я куплю себе маленькую пишущую машинку. Электрическую, на них легче работать, тем более деньги у меня есть. Я помню, кажется, кто-то говорил, что купил такую машинку за семьдесят или восемьдесят долларов. Вполне могу себе позволить, тем более что с детства умею печатать, – правда, всего четырьмя пальцами, но это неважно. Я на стареньком, еще трофейном, «Ундервуде» своего деда печатала для папы разные статьи. Эта дельная мысль немного исправила мне настроение. Машинка в любом случае пригодится.

Я действительно купила симпатичную немецкую машинку, а к ней два картриджа, бумагу и поспешила домой. Первым делом я набрала телефон арадской больницы, но там никто почему-то не брал трубку, Я ждала, ждала, а потом механический голос что-то произнес на иврите. Я набрала еще раз – и все повторилось. Мало ли, может, у бабушки сейчас процедуры, и, если бы что-то случилось, мне бы позвонили, наверное. Успокоившись немного, я открыла машинку, разобралась с техническим руководством и попробовала печатать. Сплошное удовольствие! Я едва касалась клавиш, никаких усилий это не требовало. Нашла себе подходящую игрушку всего за семьдесят пять долларов. Почему-то я была уверена, что с Эммой у нас все получится. Первые фразы романа выглядели так: «По Тверскому бульвару в центре Москвы шла красивая женщина. У нее были длинные ноги, длинные ресницы. Она была блондинка». Я написала: «По Тверскому бульвару шла красивая длинноногая блондинка». Что ж, если и дальше из трех фраз можно будет делать одну, то первая глава займет уже не сто страниц, а от силы тридцать – тридцать пять. Интересно, Эмма будет настаивать на сохранении объема или нет? Мне кажется, что нет, не будет, ведь она это не из- за денег делает, и потом, я сумею ей объяснить, что краткость – сестра таланта. Через два часа я в изнеможении отвалилась от машинки. У меня были готовы четыре страницы. И ощущалось глубочайшее моральное удовлетворение. Я с этим справлюсь. Более того, мне было безумно интересно. Я чувствовала себя скульптором, отсекающим лишнее от глыбы мрамора. Стоп, эта глыба далеко не мрамор, но все же из нее можно высечь нечто такое, что не будет вызывать омерзения. Для начала и это неплохо. Я встала, прошлась по квартире, полила цветы, выпила чаю с бутербродом и вернулась к машинке. Почему-то у меня было ощущение, что вот это – мое дело. Сидеть за машинкой и что-то сочинять…

Вдруг позвонил Тарас:

– Как жизнь, подруга?

– По-моему, у меня получается!

– Такое ликование в голосе, надо же! А я вот что хотел тебе сказать: я сделал портрет, не хочешь взглянуть? По-моему, это шедевр!

– Конечно, хочу!

– Тогда приходи быстро, жду!

– Тарас, а можно я принесу первую страничку, мне надо кому-то показать…

– Валяй!

Я побежала к Тарасу, захватив с собою листок Эмминого текста и свой.

Тарас встретил меня торжественно:

– Сначала портрет, а Эммины какашки потом! Закрой глаза и дай руку.

Я подчинилась. Он ввел меня в мастерскую:

– Открывай!

– Боже мой, это я?

Передо мной был действительно шедевр! С портрета на меня смотрела удивительная женщина.

Вроде бы это я, мои волосы, мои глаза, мое платье, но я таращилась на нее как на незнакомку. Эта незнакомка была удивительно хороша собой. И загадочна.

– Ну как? Довольна? – потирал руки Тарас.

– Нет слов, но только это не я.

– Ты, голубушка, ты! Просто ты себя такой еще не знаешь. Ты ведь, насколько я понимаю, начала новую жизнь, и в этой новой жизни ты именно такая…

– Тарас, вы гений! Я всегда считала, что совершенно нефотогенична.

– Это чушь! Для хорошего фотографа нет нефотогеничных лиц, как для хорошего мужика нет фригидных баб, чтоб ты знала! По-моему, за это стоит выпить! Шампанского! Да, кстати о шампанском, пока мы не начали, покажи-ка мне, что ты там вылепила из Эмкиного дерьма.

Он взял у меня оба листка и вдруг громко расхохотался.

– Что? Почему вы смеетесь? – растерялась я.

– Потому что ящик шампанского мне обеспечен! А Эмма сделает головокружительную литературную карьеру! Ты, Саша, просто молодчина, это здорово. Вместо каменотеса тут поработал ювелир! И ты никогда ничего не делала в этой области?

– Никогда. Но мне вдруг ужасно понравилось… Это так интересно…

– Тебе вправду это интересно? – поразился он.

– Честное слово! Понимаете, я сразу вижу какой-то результат, пусть незначительный, но все-таки… Берешь три корявые фразы, делаешь из них одну приличную, как-то даже начинаешь верить в себя… Я понимаю, это, наверное, не правильно…

– Глупости, все правильно! Думаю даже, это будет для тебя неплохой школой. Поработаешь с Эммой, а там, глядишь, и сама что-нибудь сочинишь. А если не сочинишь, может, Эмма для тебя журнал какой- нибудь откроет или купит – в благодарность за успешную литературную судьбу. Она такая, она может, если проникнется к человеку… Ну давай шампанского выпьем за портрет и начало новой жизни. Слушай, а кто твой муж, если не секрет?

– Актер.

– А… известный?

– Более или менее.

– Ты не хочешь о нем говорить?

– Не хочу.

– Достал?

– Точно.

– Ладно, не буду лезть к тебе в душу. За тебя! За то чтобы ты узнала себе цену! Женщина, не знающая себе цены, – не совсем женщина, только не обижайся. А вообще, твое здоровье.

В этот момент у меня в сумке зазвонил телефон.

Я вдруг жутко испугалась, даже почувствовала, что меня прошиб холодный пот.

– Алло! – прохрипела я.

– Саша, это Наташа из Арада.

– Наташа, что? Что случилось?

– Мария Львовна… – Она всхлипнула, и мне все стало ясно. – Мария Львовна сегодня… ночью… скончалась…

– Боже мой!

– Саша, говорят, она умерла во сне, не мучилась. Завтра похороны. У нас тут быстро хоронят. Ну, я не знаю, что еще сказать… Она вас очень любила, Саша.

– Я знаю… Спасибо вам, Наташа. Я тоже не знаю, что говорить. Я… Мне так больно, что я не могу хотя бы похоронить ее… – уже в голос рыдала я.

– Что случилось? – испуганно спросил Тарас. – Кто-то умер?

– Бабушка. Сегодня ночью…

– А почему ты не можешь поехать на похороны? Тебе деньги нужны?

– Нет, меня туда не пускают.

– Кто не пускает, куда?