привинчен к полу военной машины скорой помощи, которая двинулась в мучительно медленный путь и, в конце концов, доставила Кеннеди в госпиталь, где для него уже были установлены четыре телефонные линии.

С этого командного пункта, затянутый в сталь и полотно, Кеннеди принялся за дело. Ежедневно по телефону он проверял работу вашингтонского и бостонского офисов, обзванивал избирателей, обсуждал детали избирательной кампании. Он сделал несколько пятнадцатиминутных обращений к избирателям по телевидению, а окрепнув, даже провел сорокапятиминутную пресс-конференцию. Пока сенатор сражался за переизбрание, лежа в госпитале, Джоан Кеннеди в сопровождении массачусетской организации — Ларри Лафлина, Джима Кинга, Джерри Догерти, Рея Ла Розы, Чарльза Треттера, Джо Гаргана и Роберта Фитцджеральда — посещали все концы штата, где требовалось произнести небольшую речь (сенатор помогал в составлении этих речей) и очаровать избирателей. Немалую помощь Джоан оказала и жена Роберта Фитцджеральда Салли, племянница бывшего губернатора Массачусетса Девера.

Занимаясь собственной кампанией, Эдвард не забывал и о старшем брате. В августе Роберт, разочарованный тем, что президент Джонсон отверг его кандидатуру на пост вице-президента, заявил, что намеревается баллотироваться в Сенат США от штата Нью-Йорк. Это заявление было встречено со смешенными чувствами даже среди доброжелателей Роберта. И дело было не только или не столько в том, что еще никогда два брата не пытались одновременно добиваться избрания в Сенат. Многие были недовольны выбором штата от которого старший Кеннеди собирался баллотироваться. Ведь хотя в детстве Роберт и жил несколько лет в Нью-Йорке, он был сыном Массачусетса, он числился в списке делегации Массачусетса на съезде демократической партии 1964 года и до середины октября был зарегистрирован как массачусетский избиратель, а в Нью-Йорке выступал как типичный «саквояжник». Но у Роберта не было иного выбора: место в Массачусетсе было занято, при чем его родным братом, но что гораздо важнее штат Нью-Йорк вообще казался ему предпочтительнее. Как ни как в то время именно Нью-Йорк часто называли ступенькой к Белому Дому, и Роберт Кеннеди не мог не учитывать этого обстоятельства.

1 сентября Роберт добился выдвижения на пост сенатора от демократической партии штата Нью- Йорк, а Эдвард предупредил: «Бобби придется баллотироваться самостоятельно. Наша мать уже задействована в моей кампании. Я просил ее первый». Впрочем, это ворчание не означало, что младший брат был недоволен решением старшего баллотироваться. Он очень хотел, чтобы Роберт победил, и потому с интересом наблюдал за ходом кампании. Как-то посмотрев по телевизору выступление Роберта, он озабочено произнес: «Скажите Бобу, чтобы он улыбался. Он выглядит так, словно ненавидит кампанию».

В подобных хлопотах и проходили месяцы, которые Кеннеди проводил в госпитале. Несколько раз ему звонил президент Джонсон. Поскольку Эдвард был признанным главой демократов в своем штате, президент считал своим долгом узнать, хорошо ли продвигается его, Джонсона, президентская кампания. Но сенатора занимали не только выборы. В победе — и своей собственной, и брата, и демократов в целом — он не сомневался и потому начал размышлять о будущем. О своем месте в Сенате и вообще в жизни. «У меня было много времени, чтобы подумать о том, что важно, а что нет, и о том, что я хочу делать со своей жизнью».

На Кеннеди произвело большое впечатление письмо сенатора Джорджа Макговерна, который писал, что страдания сыграли большую роль в становлении Авраама Линкольна, Франклина Рузвельта и Джона Кеннеди, и выражал надежду, что собственные печали Эдварда и долгое выздоравление помогут ему вступить на более прекрасный путь, чем было бы при других обстоятельствах. Нет ничего удивительного, что письмо запало в голову Кеннеди, сравнение с Линкольном и Рузвельтом было более чем лестно. Устоять перед подобным сравнением было трудно. И удовольствие, которое Кеннеди получил от этого письма, естественно легло на желание сенатора глубже разобраться в современных проблемах. Он обратился к друзьям из академической среды с просьбой устроить для него нечто вроде курсов по аспирантскому обучению. Занятия должны были проходить два раза в неделю в течении двух часов. Семинары проводили профессора Гарвардского университета и Массачусетского Технологического Института, эксперты правительства. А какие имена! «Деканом» этих курсов был экономист Джон Кеннет Гэлбрейт, с сенатором занимались профессора Роберт Вуд, Сэмюэл Бир, Джером Визнер, Джерралд Захариа, Карл Кейзен, Хеллер, Марк де Вулф Хау и помощник министра обороны США Макнамары Алан Энтовен. Изучаемые проблемы были самые разнообразные: правительственное управление, межправительственные отношения, взаимоотношения правительства и штатов, проблемы платежного баланса, импорт, экспорт, банковское дело, монетарная система, безработица, проблемы Латинской Америки, нужды науки и новейшие системы вооружений. Кеннеди работал очень упорно, и Марк де Вулф Хау, который двумя годами раньше был возмущен его претензиями и даже назвал «наглым мальчишкой», неохотно признавал, что Кеннеди прекрасно справляется со своими занятиями. Когда Эдварда в госпитале как-то навестил его бывший соперник Джордж Кэбот Лодж, он был ошеломлен количеством книг, окружающих сенатора. Джоан немного подсмеивалась над мужем, уверяя, что он читает книги, которые ему следовало бы прочесть еще в колледже, но как бы там ни было, понимание многих проблем современности становилось все более глубоким день ото дня.

Судя по всему, именно во время выздоровления Кеннеди почувствовал настоящий вкус к чтению, и не только к специальной литературе, но и к художественной, которая была совершенно чужда Джону. И, однако же, за все долгие шесть месяцев излечения от ранения сенатор так и не нашел времени и не намеревался его искать в будущем, чтобы прочесть доклад комиссии Уоррена об убийстве президента Кеннеди. Как и весь остальной клан.

Впрочем, учеба и выборы были не единственными занятиями молодого сенатора в госпитале. Собрав рассказы друзей и родных об отце, он издал книгу «Плодоносящая ветвь» (название было позаимствовано из Библии, из Книги Бытия, где относилось к патриарху Иосифу), написал эссе об экстремизме. Увлекся живописью. В 1953 году, после операции на позвоночнике, Джон Кеннеди также отдал дань этому увлечению. Как утверждал Теодор Соренсен, некоторые из его работ были даже «сравнительно хороши», однако он не чувствовал настоящего дарования в искусстве, живопись ему вскоре надоела и попросту утомила. Совсем иначе случилось с Эдвардом. Основы техники акварели и масленной живописи ему преподал тот же человек, что в свое время занимался и с Джоном, и в результате этих занятий сенатор получил увлечение, которое сохранилось у него на всю жизнь и которое оказывало ему немалую моральную поддержку во времена всевозможных несчастьев и кризисов.

Признаться, сам факт столь плодотворной деятельности Кеннеди в госпитале не может не вызвать удивления. Читать, писать и уж тем более рисовать было для него необыкновенно трудно чисто физически. Из-за повреждения позвоночника сенатор все время находился в специальном аппарате (теперь это был аппарат Страйкера). Неподвижность невыносима для любого человека, так что же тогда говорить о том, кто привык к активной жизни атлета? Кеннеди должен был лежать пластом, не имея возможности изменить положение, и мог двигать лишь головой, руками и ногами. Каждые три часа его крепкие сиделки сержанты Роджер Эккерт и Клейтон Бут переворачивали его, чтобы избежать пролежней, и Кеннеди уверял, что чувствует себя словно «человек на вертеле». Самые простые вещи — бритье и еда — превратились в проблему, однако после краткой, но энергичной перепалки Эдвард отстоял свое право бриться и есть самостоятельно. Сенатор мог читать и смотреть телевизор только с помощью зеркала, которое было помещено над его головой под определенным углом. А тут еще и занятия живописью!.. Удивительно, уму не постижимо.

И, однако же, дневные время было для Кеннеди не самым худшим. Он много занимался своим образованием, без конца слушал оперу Пуччини «Чио-Чио-сан», со свирепой старательностью выполнял специальные физические упражнения, разработанные для него врачами, отвечал на письма, консультировался с помощниками, давал интервью и, конечно, общался с родными, которые регулярно навещали его, в том числе и со своими детьми — четырехлетней Карой и трехлетним Тедди-младшим,

В общем, дни были заполнены делами, но вот ночи… Позднее он вспоминал, что ночные часы оказались для него худшим временем. «Сержанты выключали свет, я желал всем спокойной ночи и сразу же проваливался в сон. Затем я просыпался и каждый раз удивлялся, почему в окнах не видно дневного света. Я включал лампу и обнаруживал, что спал минут тридцать… И я мог лежать так два или три часа, пока не засыпал, а затем вновь просыпался через полчаса или меньше. Мне ни разу не удавалось проспать всю ночь подряд.»