Настолько агрессивный, что однажды сцепился в рукопашной с одним из сотрудников комитета, так что их с трудом развели, а в другой раз чуть было не побил сенатора Барри Голдуотера, посмевшего выразить несогласие с методами работы Роберта. «Вы сомневаетесь в моей честности?!» — прорычал Роберт и, сжав кулаки, ринулся на опешившего Голдуотера. «К счастью, — рассказывал потом сенатор, — Джек Кеннеди вскочил со своего места, схватил Бобби за шиворот и не дал побить сенатора США».

Приходилось Роберту появляться в Сенате и в качестве министра юстиции, когда он выступал на слушаниях в комитетах палаты, отстаивая те или иные законодательные инициативы администрации Кеннеди. Но за все эти годы он так и не смог добиться взаимопонимания с законодателями, да и не очень- то стремился к этому. «Он и раньше не проявлял дружелюбия к сенаторам, — утверждал один из сенаторов-демократов. — Он сотни раз проходил мимо, не здороваясь. Всегда казалось, что он погружен в свои мысли».

Став сенатором, Роберт не изменил своего поведения. Иногда законодатели даже забавлялись различиями в манерах двух братьев-сенаторов, но смех смехом, а Роберт и Сенат существовали, как будто, в двух разных мирах. Конечно, Роберт старался быть хорошим законодателем, но те требования, которые сенаторы предъявляли к новичкам, казались ему надуманными и совершенно ненужными. Он никак не мог понять неизменного сенатского ритуала взаимных комплиментов и расшаркиваний, обычая называть коллег-сенаторов «своими многоуважаемыми друзьями от таких-то штатов», даже если один «многоуважаемый друг» испытывает сильное искушение вцепиться к горло другому «многоуважаемому другу», убеждения старших сенаторов в том, что весь предыдущий опыт их коллег за пределами Сената не играет особой роли, и привычки законодателей произносить длинные восхваления первых речей новичков-сенаторов вместо того, чтобы высказаться по их существу.

В целом, Роберт оказался в положении тех рядовых избирателей, которые, несколько часов пронаблюдав по телевидению парламентские дебаты, готовы в отчаянии воскликнуть «Это же какая-то говорильня!», забывая, что слово «парламент» именно это и означает.

Впрочем, в любой стране из всех трех ветвей власти власть законодательная пользуется наименьшим уважением, не в последнюю очередь потому, что, как правило, люди не понимают, о чем собственно законодатели ведут речь. Но еще чаще рядовые граждане и вовсе не вспоминают о «болтунах», во всяком случае до тех пор, пока не сталкиваются с плохими законами. Тогда они начинают метать громы и молнии в адрес своих парламентских представителей, которые даром проедают деньги налогоплательщиков вместо того, чтобы заботиться об их нуждах. С Робертом происходило то же самое. Дан Гиффорд, работавший в то время на Эдварда, писал: «В сенатских комитетах, на пленарных заседаниях у вас всегда было ощущение, что Бобби вот-вот взорвется. Он обладал огромной энергией, и ему никогда не удавалось ее сдерживать. Было столько дел, которые надо было сделать, и он не мог понять, почему нельзя просто пойти и сделать. Вы всегда чувствовали приближающийся взрыв и это заставляло всех нас нервничать. Его брат Тед был другим. Два совершенно разных стиля. Тед всегда хотел, чтобы все знали, что он стремится сделать, чтобы они понимали, что он тщательно изучает, обдумывает и обговаривает те проблемы, которыми занимается. И это было не осторожностью, это было знанием того, как на самом деле работает Сенат».

Конечно, понять Роберта было можно. Работая в министерстве юстиции, он имел огромные возможности в формировании и проведении правительственной политики, при чем не только в США, но и за их приделами. В Сенате же его положение было совершенно иным. Сенаторы не были его подчиненными. На них нельзя было давить или пытаться выкрутить им руки. У них были собственные интересы, которые далеко не всегда совпадали с интересами Кеннеди, и они готовы были заключать сделки, но Роберт в силу темперамента не способен был торговаться. Однажды, стремясь получить поддержку для внесенного им законопроекта, Роберт обратился к сенатору, который в свою очередь предложил Кеннеди оказать ему одолжение в вопросе, касающемся его родного штата. Не умея договориться с сенатором, Роберт бросился с вопросами к своему младшему брату:

— Есть что-то, что ты делаешь, чтобы получать голоса?

— Ты учишься, Робби, — ответил Эдвард.

Некоторой отдушиной для «генерального директора предприятия» стали слушания в комитетах Сената, в ходе которых сенаторы, изучая ту или иную проблему, задают вопросы свидетелям (экспертам правительства, научных или общественных институтов, людям, так или иначе соприкасающимся с проблемами, и многим другим). Вскоре все заметили, что свидетели боятся агрессивных и жестких вопросов Кеннеди. Но и здесь были свои минусы. Слушания проходят по строгим правилам, и одно из них заключается в том, что сенаторы не имеют права задавать вопросы в тот момент, который кажется им наиболее подходящим, они обязаны ждать своей очереди, а очередность определяется старшинством сенатора в комитете. Было от чего выйти из себя. И не потому ли Роберт столь яростно набрасывался со своими вопросами на свидетелей, что ему слишком долго приходилось дожидаться своего часа?

— И вот таким образом я стану хорошим сенатором? — шепотом поинтересовался как-то Роберт у своего брата, когда оба они участвовали в слушаниях. — Сидя здесь и дожидаясь своей очереди?

— Да, — так же шепотом ответил Эдвард.

— Сколько же часов я должен здесь просидеть, чтобы стать хорошим сенатором?

— Столько, сколько необходимо, Робби.

Единственное, что получалось у Роберта эффективно, так это использование Сената в качестве трибуны и стартовой площадки для своей политической карьеры. И в этом он превзошел даже Джона. В свое время, будучи новичком, старший из братьев не выступал с речами пять месяцев. Эдвард молчал целых четырнадцать месяцев. Роберт не выдержал и четырех недель. Правда, для рекламы он использовал не только Сенат. В 1965 году он штурмовал пик Маунт-Кеннеди в Канаде. Избиратели Роберта были в восторге, чего нельзя было сказать о коллегах. «Горы — это прекрасно, когда Конгресс на каникулах, но во время работы он должен был быть здесь», — возмущался один из сенаторов.

В то время как Роберт безуспешно пытался найти свое место в Сенате, Эдвард шаг за шагом укреплял свои позиции. В 1965 году он стал председателем подкомитета по беженцам. Председательство он использовал для выявления того ужасающего влияния, которое война во Вьетнаме оказывает на мирное вьетнамское население. О вьетнамской войне Эдвард начал говорить гораздо раньше Роберта, хотя никогда не говорил так резко, как тот. Он вообще предпочитал держаться в тени, постоянно передавал брату собранные им или симпатизирующими ему экспертами материалы, касающиеся важнейших проблем современности, которые позволяли Роберту произносить речи и давать интервью. Некоторые авторы даже утверждали, что в шестидесятых годах Эдвард боялся быть в центре внимания, но скорее всего причина была в ином. Роберт был признанным наследником идей Джона Кеннеди и, соответственно, Белого Дома. И как преданный брат Тед всеми силами старался оттенить позицию Роберта и дать ему возможность предстать перед избирателями в наилучшем свете. Именно об этом он говорил своим помощникам, когда оба брата вместе появились в Сенате: «Мы должны… я должен… уступить Бобби главенствующее положение».

Впрочем, несколько раз Эдвард выходил из тени. Одним из наиболее запоминающихся деяний молодого сенатора была борьба за отмену избирательного налога. Дело в том, что с принятием Акта о гражданских правах борьба в США за расовое равноправие не закончилась. В 1965 году в Конгресс был внесен Акт об избирательных правах, благодаря которому между 1965 и 1967 годами в пяти южных штатах были впервые зарегистрированы как избиратели более 500 тысяч негров. Одним из препятствий, которое устранил закон, был налог на выборы.

Однако, в ходе изучения представленного администрацией законопроекта, Эдвард обнаружил, что в нем говорится лишь о федеральных выборах и ни слова не сказано о выборах местных. Между тем в условиях Юга выборы губернатора штата, членов местных законодательных собраний, мэров и членов муниципалитетов имели нередко даже большее значение, чем выборы президента США. Жестко организованное общество Юга имело все основания быть названным закрытым обществом, а в условиях закрытого общества произвол местных властей, не желающих знать никакого удержу, способен был свести на нет все мероприятия федерального правительства. Эдвард хорошо помнил, как в 1962 году власти штата Миссисипи, и губернатор этого штата Росс Барнет не допускали в университет штата черного американца Джеймса Мередита. Тогда между министром юстиции Робертом Кеннеди и Россом Барнетом произошел весьма примечательный разговор: