— А как же мистер Уивер?

— А что мистер Уивер?

— Почему мне нельзя проведать его? Рождество скоро, а он один.

Я теребила кисточки пледа, который мы накинули на ноги.

— Макс — щекотливая тема. Не стоит сейчас об этом.

— А дедушка? Если нельзя к Максу, тогда, может…

— Пожалуйста, прекрати, Лили. Мы не станем искать дедушку.

— Почему?

— Потому что…

— Тогда, значит, все осталось по-старому, — перебила Лили. — И у нас полным-полно всяких дурацких правил. Про это можно говорить, про то — нельзя… Не понимаю. И не хочу так больше.

— А по-моему, мы на пороге чего-то нового. Нового и доброго.

Лили скорчила недоверчивую гримасу:

— Хорошо, если так.

Как же я забыла: если все слишком хорошо — жди беды. Всего три дня назад я пообещала Лили, что мы вот-вот заживем по-новому, и надо же было мне оставить сорочки Сайруса в стиральной машине. Мы с товарками из Библейского кружка решили отвезти рождественские сладости в местный дом престарелых, и я — нет чтоб дождаться конца стирки! — бросила машину на произвол судьбы. Ну напрочь из головы вылетело.

Когда Сара объявила, куда мы направляемся, в груди что-то оборвалось. Отца поместили в интернат много лет назад. Однако эвертонский дом престарелых оказался ему не по карману, и папа вынужден был переехать в какой-то другой. Время от времени я получала скудные сведения о нем от дяди, но несколько лет назад и эта ненадежная связь оборвалась. И вот мы едем в дом престарелых… Мне почему-то стало не по себе.

Где-то в подобном заведении живет мой отец. Одиноко ему? Вспоминает меня? Удивился бы он, если б узнал, что Лили только о нем и говорит? Что у нее теперь новая мечта — разыскать дедушку?

Раздавая налево и направо нарядные коробки с песочными коржиками и ореховой помадкой, я неожиданно поймала себя на том, что в каждом лице ищу папу. Вглядываюсь, пытаясь отыскать знакомые черты. Столько лет я если и вспоминала о нем, то не иначе как с безразличием, а тут… Долгие рассказы Лили о моем детстве сделали свое дело — в душе открылся потаенный уголок, где хранилось то, что я старательно заставляла себя забыть.

Мне хотелось увидеть папу. С ума сойти! На обратной дороге я расплакалась в машине у Сары.

— Похоже, я соскучилась, — призналась я, когда Сара, только отъехав, снова остановилась у тротуара и протянула мне платок. — Сама не знаю, с чего вдруг… Ну, мы ведь никогда особо с ним не ладили.

— Он твой отец, — мягко заметила Сара. — И всегда им будет.

— Но мы с ним уже бог знает сколько лет не общаемся. — Я тихонько высморкалась. — Ума не приложу, что это на меня нашло.

— Эти два месяца у тебя выдались… эпохальные, — хохотнула Сара. — Воскрешение старинной дружбы, отважное вранье мужу, объяснение начистоту с дочкой, бесконечные рассказы о прошлом, грандиозная стычка с Сайрусом и, наконец… примирение? — с явной вопросительной интонацией закончила Сара. Стало быть, не одна дочь сомневалась в счастливом конце моей «сказки».

— Да, — твердо ответила я. Потом, поразмыслив, добавила с меньшей уверенностью: — Не знаю. У нас с ним все вроде наладилось, но сказать, что мы живем душа в душу, нельзя, конечно.

Сара собралась было еще что-то спросить, но по щеке у меня поползла очередная слеза, и она передумала. Только потрепала меня по руке и сказала:

— Что до меня, так я отлично понимаю, почему тебе после стольких лет захотелось увидеть отца. В последнее время у тебя не жизнь — чистый бедлам. А папа обнимет крепко-крепко, и все тревоги как рукой снимет. И уже не страшно. Это первое средство!

Я вообще-то плоховато помнила, каково это, когда папа обнимает. Но кивнула.

— За чем же дело стало? — Сара пожала плечами. — Поезжай, навести его.

— Все не так просто. Я даже не знаю, где он.

У Сары заблестели глаза:

— О-о! Тайна! Обожаю тайны.

Возле моего дома она обняла меня и пообещала, что мы непременно разыщем моего отца.

Голова гудела: мысли о прошлом, надежды на будущее… Я скинула туфли, повесила пальто в прихожей, перчатки и ключи положила на комод в холле. В кухне рассеянно заглянула в холодильник — чего бы такое сварганить на ужин? Когда прискакала из школы Лили, я деловито раскатывала тесто для своего знаменитого пирога с мясом. Оставленное в стиральной машине белье было забыто окончательно и бесповоротно…

До следующего утра, когда Сайрус стал собираться на работу.

Я только-только разбила два яйца на раскаленную сковороду, как в кухню ворвался Сайрус — голый до пояса, с влажными волосами, красный от обжигающего душа. И явно в скверном расположении духа.

— Где моя синяя полосатая рубашка?

Темная вена вздулась на виске; гнев исходил от него почти осязаемой волной.

— Рубашка? — Я судорожно соображала, почему его любимая рубашка не висит там, где ей полагается, — в шкафу. Господи! — Она в стиральной машине, — похолодев, пролепетала я. — Мы вчера ездили в дом престарелых, и я, кажется, оставила белье в машине.

— Моя рубашка в стиральной машине? — недоверчиво переспросил Сайрус. — У нас сегодня ежегодный рождественский обед. И в чем прикажешь идти?

Ой! Брызнувшее со сковороды масло обожгло руку. Яичница! Если упустить момент, желтки зажарятся, а Сайрус терпеть не может крепких желтков.

— Прости, пожалуйста. — Я взялась за лопатку. — Так получилось…

— Не поворачивайся ко мне спиной!

Я вздрогнула, выронила лопатку. Та шлепнулась в сковородку. По тефлоновой поверхности растеклась желтая лужица. Моя замечательная яичница погибла.

— Понимаешь, так вышло, — снимая сковородку с плиты, оправдывалась я. — Мы поехали в дом престарелых, гостинцы старикам повезли. И я вдруг вспомнила про папу…

— Он-то здесь с какого боку?

— Ни с какого. — Зря я это затеяла; хотела поговорить о папе за завтраком, но, похоже, идея неудачная. — Я просто пытаюсь объяснить, почему забыла про рубашку.

— Мне не нужны отговорки. Мне нужна рубашка.

— Может, ты другую наденешь? — робко предложила я.

— Может, ты научишься белье стирать? — Сайрус шагнул ко мне. Я отступила к плите. — Ей-богу, Рэйчел, неужели так трудно выстирать пару рубашек? Чем ты целыми днями занимаешься? Раньше, да, бегала тайком к Максу. Но теперь-то, надеюсь, с этим покончено?

— Тебя послушать, я чем-то непристойным занималась. Макс мой друг.

— Друг? Ты считаешь другом человека, который подбивает тебя не слушаться мужа?

Я зажмурилась на мгновение. Какая же я дура! Думала, все забыто. Как бы не так. Сайрус не из тех, кто спускает обиды, тем более такое преступление, в каком повинна я. Преступление против устоев нашего брака. Правила мне известны? Известны. Я сознательно их нарушила. И полагала, что мне это сойдет с рук?

— А я думала, ты меня простил.

Я даже не поняла, что произнесла это вслух. Только Сайрус вдруг коротко и сухо хохотнул:

— А ты не просила прощения.

Может, напомнить, что истинное прощение дается без всяких просьб? Исключительно по доброй воле? Нет, лучше убраться подобру-поздорову. Самое время потихоньку выскользнуть из кухни и попытаться найти другую рубашку, пригодную для обеда в обществе городских шишек. Но дело не в несчастной рубашке, нет. Гнев Сайруса имеет гораздо более глубокие корни. Там, откуда он поднимается,