— Как? — Диана повернулась к Сайрусу: — Твоя дочь назвала меня подлой?
— Разумеется, нет. — Сайрус поднял на Лили тяжелый взгляд. — Верно?
Да, малой кровью дело явно не обойдется. Лили молчала слишком долго, слишком долго сдерживала чувства, но я-то знала: все это до поры до времени. После наших бесед в безупречной жизни Лили произошел перелом. Я надеялась, все утрясется; мы во всем разберемся, — похоже, зря надеялась.
— Лили, — решительно вмешалась я. — Ты нужна мне на кухне. Пожалуйста.
«Нет!» Два голоса, Лили и Сайруса, прозвучали в унисон.
— Она должна извиниться перед бабушкой, — сказал Сайрус.
— Не стану я извиняться! — Лили вскочила, скрестила на груди руки, окинула сидевших за столом вызывающим взглядом. — Вы все очень плохо относитесь к маме. Это подло! Это
У меня сердце остановилось.
— Не надо, Лили. Они просто пошутили.
— Нет, не пошутили! — Лили обернулась ко мне. В глазах дочери я прочла, что главное для нее сейчас — чтобы ее услышали. И поняли. — Я просто хочу, чтобы все увидели, какая ты красивая, мама, какая талантливая… как хорошо у тебя все получается…
Сайрус хмыкнул:
— Все, кроме вареной картошки.
Гости оживились: мы вернулись на знакомую, хорошо утоптанную поляну. Одна язвительная шуточка — и все улажено, решили они и снова занялись индейкой. Но Лили и не подумала успокоиться. Следовало остановить ее. Пока не поздно. Я торопливо обогнула стол и сжала ей плечо:
— Мне нужна твоя помощь, Лили. Идем!
— У мамы настоящий талант! — шипела Лили, пока я почти силком тащила ее из столовой. — Да она может свадебные банкеты устраивать! Или булочную открыть! Или… — Лили вырвалась и вскинула победно руку. — Или даже еще лучше: она может открыть свое собственное ателье, раз мистер Уивер уходит на пенсию! Вы вот не знаете, а всего один ее костюм стоит две тысячи долларов.
За столом снова воцарилось молчание. Лили ойкнула. Я зажмурилась, но и с закрытыми глазами чувствовала: все смотрят на меня. Надо срочно что-то сказать! Что-нибудь остроумное, разрядить обстановку, но язык точно одеревенел.
— Мистер Уивер? Ты имеешь в виду того пришлого портняжку? — осведомился Сайрус, и вдруг его рука обхватила мою талию. Я дернулась от неожиданности. Сайрус прошептал мне в ухо: — Макс Уивер… Давненько не слышал этого имени.
Глава 15
Есть Митчу не хочется. Сиделка принесла обед в комнату — ковыряйся сколько душе угодно. Внушительных размеров поднос с тремя тарелками, накрытыми изысканными хромированными колпаками, в которых отражается лицо Митча — перекошенная карикатура. Как в комнате смеха. Митч, наклоняя голову то к одному плечу, то к другому, разглядывает отражение и только потом приподнимает колпаки. Но после роскошного утреннего пира — сосиски, блины с черничным соусом — обед не слишком впечатляет. Зеленая фасоль и тепловатая курица под белым соусом. Здорово смахивает на кусок пластикового шланга.
Митч пробует только десерт: рулет с красно-зеленым желе и каплей взбитых сливок — для красоты. Рядом с рулетом на тарелке полосатый леденец-тросточка. Митч не любит леденцы, а вот запах ему нравится. Он снимает обертку и принюхивается — мята.
Сильная штука — запахи: вдохнул острый аромат, и сотни воспоминаний всплыли в памяти, закружились, будто снежинки в игрушечном стеклянном шаре. Ни одно воспоминание-снежинку не ухватить, не разглядеть, но Митчу и так хорошо, тепло. Где-то глубоко внутри они все живы. Только прячутся.
Митч еще раз нюхает леденец, кладет на тарелку и переносит поднос на столик у двери. Шаркая шлепанцами, возвращается к креслу-качалке. На подоконнике фотография какой-то девочки, а на шпингалете болтается симпатичное бумажное украшение, посверкивает под лампой. Митч лишь мельком бросает взгляд в ту сторону. Ему нужна потрепанная записная книжка, вон та, что на кресле. Он берет ее в руки и со вздохом опускается на истертые подушки.
Многое он позабыл, ох многое, но вот эта книжица ложится в руку, словно в родной футляр. Он столько раз держал ее, что голубая картонная обложка вылиняла под его пальцами до молочно-белого цвета, края листов скрутились, замахрились. И все же он каждый раз с детской радостью предвкушает, как будет листать эти страницы. Неважно, что читал ее несчетное число раз, — Митч все равно не помнит, что там написано.
С горькой улыбкой, стараясь унять окрашенное печалью нетерпение, Митч открывает обложку. Это своего рода дневник. Нет, сборник писем. В уголке нацарапана дата. Митч глядит на календарь над кроватью. Стало быть, написано это было семь лет тому назад. Семь лет. Долгий срок. Целая жизнь.
Ну-с, почитаем.
