Она, как во сне, натянула на голову шаль, собрав её в узел у подбородка, зябко закуталась в шубу и вышла, чуть заметно поклонившись Шошину. Нелькут двинулся за ней.

За порогом рубленки просыпался робкий рассвет. Огонь не гасили. Спать не ложились. Сидели молча и дымили махоркой. Шошин не находил себе места. В самый последний момент он хотел выскочить следом за Евфросинией и удержать её. Ведь как поначалу обрадовался он этой встрече, от которой могла измениться его и её судьба. Он ещё тогда, там, на стареньком «Сишане», не мог равнодушно переносить кого-либо из членов экипажа в обществе стройной большеглазой девочки с белоснежными бантами в тяжёлых косах. Купеческая дочка чем могла помогала матросам. Котельных духов – кочегаров – угощала она турецкими сигарами из отцовских припасов. Фрося… Добрый, милый человек…

– Красивая! – словно зная, о чём он думает, сказал Радзевич. – Веришь ей?

– Вроде бы искренне всё говорила…

– Братцы! – перебил их Волков. – Что-то лежит подо мной!

– Лекарства? – удивленно выдохнул Радзевич, достав и развернув свёрток.

– Ай да девка! – обрадовался Шошин.

– Да тут медвежий жир и гусиный, – перебирая содержимое, говорил Иосиф, – сулема, смотри, Шошин, стрептоцид…

– Да- а, – протянул Шошин, – теперь мы с лекарствами…

Вечерело. Шуршал на ветру колючий снег. Небо хмурилось бледно-серой облачностью. Шошин подъезжал к стойбищу. Издали слышались оленьи хгаки, голоса пастухов. Остановил упряжку в стороне от яранг, где уже стояло несколько оленьих и собачьих упряжек и, раздав собакам по рыбёшке, направился к жилью. Его окликнули.

– Тый! – обрадованно кричал Тырылгин. – Гаврила!

– А-а… Алексей!

– Айхал! – Тырылгин спешил навстречу. – Здравствуй, Гаврила!

– Здорово! – Шошину было приятно рукопожатие оленевода.

–  Хорошо, что приехал! Батюшкин здесь, а с ним Слонимский, Татаев, Данила Жирков, Бубякин, Гаврилка Мохнаткин… Наших много! Все на корале. Скоро отёл. Устал, догор? – откровенно сияющий Тырылгин смотрел на Шошина. – Иди в ярангу. Скоро все придут. Чай пить будем. Говорить будем…

– Ты туда идёшь? – Шошин показал в сторону загона.

– Иннокентию помочь надо.

– Меня возьми…

– Хочешь посмотреть, как чаут бросаю? – Тырылгин широко улыбался, будто весь тундровый простор расплылся на его обветренных щеках. – Пойдём! Иннокентий тебя увидит – обрадуется! Он вспоминал всех вас. Хотел сразу после кораля в Нижнеколымск подаваться, а оттуда в Керетово. Ефим выздоровел?

– Поправляется…

…Стадо движется медленно, осторожно. Олени то мечутся, то, замерев, останавливаются, пугливо озираясь, прижимаются друг к другу. Загонщики осторожны. Резкое движение, громкий окрик – и всё начинай сначала. Кто-то из пастухов неосторожно громко щёлкнул чаутом. Стадо метнулось пёстрой волной и вихрем помчалось прочь от загона.

– Спугнул! – досадно всплеснул руками Тырылгин и, подхватившись, побежал к загонщикам.

Через какое-то мгновение его рыжий малахай уже мелькал среди ветвистого леса бархатных оленьих рогов. Со всех сторон улюлюкали, кричали на разные голоса пастухи. Наконец стадо сдержали, успокоили. Загонщики вновь окружили его и погнали в кораль. Шошин подошёл к загону, когда за последним оленем задвинули вход.

– Здравствуй, Гаврила! – Переведя дыхание, Батюшкин крепко пожал Шошину руку. – Мы недолго. Успокоятся олешки, отделим коров, тёлок от быков – и делу конец. Стадо нужно разбить: молодняк угнать подальше, понадёжнее…

Подошли разгорячённые, приветливые оленеводы. Они пожимали Шошину руку, похлопывали по плечу, как давние товарищи. Всем было приятно, что главный ревкомовец приехал в такое горячее для них время…

Батюшкин дал команду, загонщики заняли свои места. Теперь не зевай. Со свистом проносятся над стадом упругие чауты, захватывая тугой петлёй рога буров. Олени, ускоряя бег, стремительно кружатся по коралю. Батюшкин внимательно следит за поведением стада. И когда наконец усталые коровы и телята сбились в кучу, отошли в сторону от самцов, крикнул:

– Выгоняй!..

Тырылгин и Жирков отвели перекрытие выхода, и важенки стремглав вырвались из загона. Отбежали и смотрят на телят, таких суматошных, неуклюжих, – это прощание. Свистят чауты. Бычков оттаскивают в сторону. Вот заарканил ветвистый рог быка Тырылгин. Олень вздыбился, забился, стараясь освободиться от крепкого аркана, но человек сильнее…

–  Управились. – Батюшкин помолчал немного… – Летовка трудная будет. Весна поздняя.

После долгого пути, слепящей белизны тундры, недоедания Шошин почувствовал себя плохо. Батюшкин заметил его состояние, поддержал под руку.

– О-о… ты, однако, совсем плохой, Гаврила. Пойдём, однако, в тепло, чай пить будем.

Едва дотащился Шошин до яранги и сразу плюхнулся на тёплые шкуры. Вокруг, будто в тумане, плавали лица. Кружилась голова, подташнивало, на губах осела горечь. Не в силах подняться, лежал и слушал, о чём говорят. Настороженный слух уловил знакомую фамилию: Котенко.

От товарищей по нарревкому и уже здесь, на Нижней Колыме, он слышал о трагической гибели уполномоченного Якутского губревкома Василия Котенко. Котенко прибыл в Якутск в составе экспедиции отряда Красной Армии по указанию Владимира Ильича Ленина. Как член губревкома РКП(б) был направлен председателем губревкома Платоном Ойунским в Среднеколымск для организации борьбы с белобандитами. А потом стало известно, что Котенко погиб. Подробностей не было. И вот теперь Шошин слушал подлинный рассказ о тех днях.

– …В Ярмонке Котенко, – рассказывал Жирков, – большой начальник был. Хороший человек. Молодой, а старики за советом к нему ходили. Всё знал… Ночь ушла. Светло стало. Поехал в тундру с попом Синявиным. Много дней ездили по кочевьям. Приехали в Антигинджу. Беда случилась. Котенко совсем не знал, что до них в этом стойбище шастали переодетые в женскую одежду абыйский поп Слепцов и бандит Кеша Котельников. Подговорили они местных тойонов схватить Василия Дмитриевича и Синявина и тут же расстрелять. Награду большую обещали, – Жирков помолчал…

Никто не торопил его. В наступившей тишине было слышно, как булькает вода в посудине над очагом, потрескивает искрящийся вереск да сочно потягивает трубку хозяин яранги эвен Матвеев…

– Когда коммунары, их так называли, утром вышли из яранги, – продолжал Жирков, – тойоны тут их и окружили. Синявина сразу связали, а Василий Дмитриевич сопротивлялся. На него набросились несколько человек, скрутили. Хотели на месте расправиться…

Жирков раскурил погасшую цигарку, бросил в огонь несколько сухих прутиков.

– …Три дня держали связанных в холодной яранге под усиленной охраной. Потом решили отправить в Аллаиху, в штаб белых. До Аллаихи добирались несколько дней. Не давали ни еды, ни воды. Прикрутили чаутами к нартам, так и везли. Наконец добрались до Аллаихи. Опухших, обмороженных, втащили их в избу штаба. Разговор был короток. О чём был тот допрос, неизвестно. Одно я только видел: когда выводили их из избы, то Деревянов прямо на пороге трижды выстрелил в затылок Василию Дмитриевичу. Он так и упал… Синявина расстреливал Слепцов.

Жирков тяжело вздохнул и с надеждой посмотрел на Шошина.

– Тебе, Гаврила, доверяем мы тайну. Здесь наши люди, и у нас не может быть секретов. Ты раньше нас будешь в Якутске. У нас к тебе будет просьба, – и он кивнул Данилу Бубякину.

Бубякин сунул руку за пазуху, протянул Шошину свёрток, замотанный в кожаный лоскут. Тыча в свёрток, Жирков сказал:

– Это всё, что осталось на память о Василии Котенко. Обязательно передай, Гаврила, самому большому начальнику революции.

– Коль самому большому революционному начальнику, то непременно, – строго сказал Шошин.

Он развязал кожаный жгутик и бережно развернул помятые, сальные по краям листы. Письмо, видимо, последнее в жизни Котенко, было адресовано председателю Якутского губревкома П.А. Ойунскому. Пробежав его глазами, Шошин прочел:

– «Здорово, Платон!

В Среднеколымск приехал вчера ночью. Пользуюсь тем, что сегодня отправляется в Якутск почта, пишу краткую записку.

Устроил я межведомственное совещание в Абые, рассказал о положении Советской Республики и задачах революционных ячеек на местах, о предстоящем объявлении Якутской республики, трактах, Холбосе и т. д.

…Должен подчеркнуть, что известие о Якутской республике очень благотворно действует на якутов, и я всё больше убеждаюсь в правильности выбрасываемых лозунгов по этому поводу».

Короткая, наспех набросанная записка предназначалась жене. Шошин прочел и ее:

«Я погиб. Вырасти сына достойным дела отца, сделай из него бесстрашного борца…»

–  Это письмо, – пояснил Бубякин, – мне передала Наташа – жена звена, в тордохе которого останавливались бандиты, когда везли Котенко и Синявина на казнь. Ещё Наташа рассказала, что Василий Дмитриевич просил передать товарищам и семье такие слова: Эти озверевшие бандиты не оставят нас в живых. Расскажешь, что люди, измученные до предела, погибли за Советскую власть. Вот Гаврилка Мохнаткин тоже знал Котенко. И Деревянова знал. Тот за его голову награду сулил – десять песцов и деньги…

–  Ловкий он, Гаврилка. Много добра людям сделал, многих от верной гибели спас.

– Как же тебе, Гаврилка, удалось уйти от Деревянова? – спросил Шошин.

– С Деревяновым я встретился в Харатальском лагере на Алазее, – смущённо начал Мохнаткин. – Поручик с индигирской тундры шёл на