отлажена!.. Расходимся по маршрутам! – объявил начальник милиции. – Идём на задержание.
Уже позади широченная Колыма. Миновали древнюю охотничью избушку у мыска «Чабаковый»… а Савелий Кепкин всё оглядывался, всматривался в рассветившийся небосвод и, шмыгая ноздрястым носом, принюхивался… Наконец, не дождавшись от участкового инспектора ни единого словца, загудел каюрскую песенку.
– Пашка Нырок – не волк, а тундру знает, – оборвав пение, бросил он через плечо старшему лейтенанту.
– Вы с ним общались? – как бы между прочим отозвался Назар.
– Общаемся… – обидно проворчал Кепкин и выпулил с иронией, завозившись неловко на нартах: – С ним «общались», с Нилычем «общались»…
– Деликатный старичок – Нилыч, – пространственно сказал Назар. – Тихий…
– Мутный! – точно приклеил ярлык, возмущенно повысил голос Кепкин. – Омут…
– Ничего, Савелий Егорович, разберёмся, – спокойно уронил Назар и плотнее завернулся в меховое одеяло. И опять некоторое время ехали молча.
– Прошлой ночью звезда Венера совсем красной была, однако, – начал разговор Савелий.
– К ночи пурга обрушится, – согласился Назар.
Как только упряжка замедлила бег и стала прижиматься к береговой кромке, где темнели заструги и обломки вмороженных в берег льдин, Назар заметил:
– Остановку сделаем? Чай варить станем? Доберёмся до места?
– К ночи должны, – прикинул Кепкин.
– А по протоке ещё сколько?
– Три якутских шаганий.
– Тридцать километров! – уточнил Назар. – Это ж – световой день езды.
– Километры – не деньги, чего их считать, – пошутил Савелий. – В тундре, – сам знаешь, – всякое случается. Поэтому, зачем гадать на снегу, когда ветер шаманит? А так, ты дело говоришь – остановку у мыска сделаем. Там охотничий шалашик – собаки чуют.
Уже километра за полтора до остановки головная собака стала чаще поглядывать на каюра. Кепкин, ухватившись за упругий нартовый баран, зорко вглядываясь в берега, заметил:
– Чего-то Тын нервозничает. – И тут же оговорился: – Он завсегда так головой крутит. Отдых зачуял. Ленивым становится – стареет.
Шалаш вынырнул тёмным поплавком на пологом береговом скосе. Сложенный и прочно увязанный из тонкоствольной лиственницы, он мог быть надёжным временным укрытием. Обращал внимание помятый снежный намёт внутри. Железный бочонок, где хранились обычно предметы первой необходимости, оставляемые охотниками: спички, огнево, провиант – пуст…
– Ушлый, видать, этот Нырок, – сказал Назар, присаживаясь к разведённому Савелием огню. – Позёмка вокруг все следы замела. Определённо через долинку вниз к устью подался.
– Хитрее лисы, – согласился Кепкин.
Пока Назар настраивал рацию, Савелий Егорович возился, колдуя, над очагом, заваривал чай и пояснял:
– Он на Ползуниху зачем подался? Там землянка. Да живность водится. Завалил сохатого – мяса, посчитай, на ползимы хватит. Ягоду, коренья добыть можно. Протоку прозвали Ползунихой, потому как по её откосам и всей округе на коленях ползают – ягоду и всё съестное собирают. В колымской тундре, Назар, заблудный человек, если знает хотя бы азбуку тундры, во все времена года может себе пропитание найти. Тундра не даст погибнуть.
– Это нам доподлинно известно: тундра даёт, человек берёт, ничего не давая взамен. Такому потребительству скоро придёт конец.
– Да-да, – глянув на Назара с откровенной доверительностью, закивал головой Савелий, – вся тундра колымская больная стала, вот только… – он досадно махнул рукой, – у тебя, Назар, маловато власти – не одолеть одному нерадивость да равнодушие.
– Общественность поможет, – насупился Назар.
– Оно, конечно, если так… – с хитрецой вывел Кепкин: – Однако времена нынче мутноватые.
После сеанса связи Назар понял, что всякая надежда на помощь отпадает. Оперативная обстановка осложнена ещё из-за того, что ухудшаются метеорологические условия, не позволяющие выслать в район поиска вертолёт.
Короткий отдых придал собакам силы. Они резво пошли по чистому плотному насту. Кепкин даже не понукал их. Он, опершись на баран, как только ездовики дружно взяли упряжковый шаг, замурлыкал под нос дорожный каюрский мотив, зыркая по сторонам. Назар поудобнее разместился позади Кепкина, закутался в одеяло из оленьих шкурок с мешком для ног. Привалившись к спине каюра, он стал смотреть на уплывающий в мутнеющую даль ровный нартовый след. Ему с раннего детства был привычен этот тундровый транспорт. Сопение ездовиков, равномерный перехруст снега под полозьями, неясный наплывающий шелест позёмки, точно гонимый осенним ветром лист по жухлой стерне – всё это успокаивало, расслабляло и в той же мере давало простор воображению, помогало выстроить путаные мысли, придать им строгую форму.
– Вы давно знакомы с Нил Нилычем? – ненавязчиво спросил Назар Кепкина.
– Знаком… – неопределённо, неохотно отозвался Савелий Егорович и раздражительно завозился, прикрикнув на собак.
Назар сразу уловил, что разговора по данному вопросу у него с Кепкиным не получится. Видимо, у Савелия была причина…
– Как вы думаете, Савелий Егорович, – Назар перевёл разговор, – мог кто-то другой побывать в шалаше, кроме Нырка?
– Чужих для тундры людей, однако, и сюда заносит, – не раздумывая бросил он через плечо. – Сам знаешь, – и кто тут только не шастает. Народ снуёт шалый. Напакостят, а следа-то и не отыщешь…
– Вот те раз! – выдохнулось у Назара.
«В чём-то Кепкин прав, – думал Назар под протяжный мотив каюра, – Колыма ему – дом родной…»
Вскоре упряжка вышла на свободный плёс. Протока в этом месте широченная – есть, где разгуляться ветрам. Закованная махина поскрипывала трещинами, ухала провалами оседающего льда. Короткий полярный день, не успев рассветиться, начинал угасать. За сереющим краем окоёма, казалось, кончался выстуженный свет. Задуло. Запылили вихреватостью снега. Дышалось труднее. Лесистая береговая синь расплылась в сгущающейся мглистости. Потянуло сыростью.
Вожак без команды резко потянул вправо. Вся упряжка шарахнулась за ним и, чуть было не опрокинув нарты, встала. Собаки тревожно завыли…
Кепкин и Назар спешились. Сделав несколько шагов вперёд, Назар замер на месте. Перед ним, едва заметная, парила припудренная позёмкой полынья.
– Ой, горько, совсем головы нет, – стонал Савелий Кепкин. – Колыма – злая река, а Злой Дух ужасен, – ругательно заворчал он и, придерживая вожака, потянул упряжку подальше от опасного места, продолжая корить чертей.
Назару стоило большого терпения успокоить Кепкина. Наконец, усадив его на нарты, помог собакам раскатиться и ещё некоторое расстояние бежал следом, покрикивая и подгоняя… Упряжка вышла на простор и понеслась, точно парусник, подхваченный свежим ветром.
Темнело. Пурга накалялась. Слепила фирновая пыль, набивалась в собачью шерсть. Приходилось останавливаться и сдирать с собачьих морд ледяной нарост…
Дотащились до сутулого островка, поросшего щетинистым терновником, встали. Продвигаться вперёд было невозможно. У берегового среза обнаружили надув, напоминающий грот. Собаки тут же свёрнутыми комочками легли на продуве. Их прямо на глазах зализывала пурга. Кепкин закрепил нарты оштолом и, по-каюрски кряхтя, у нарт вырыл под свой рост лежку и крикнул Назару:
– На всякий случай запомни, что версты три- четыре ниже этого острова за мыском изба стоит рубленая, для кочевых… Я чуткий, а ты – подремли, чай, устал?!
– Всё понял! – прокричал в ответ Назар и, завернувшись в мягкую ровдугу, привалился к стенке грота.
Назар прилёг. Под шкурой было тепло, пахло квасцами, прелым прошлогодним ягелем, костровой прокуренностью… Он уткнулся в тёплый мех и… поплыл над весенним простором Алазеевской тундры. Чистым видением неслась на него в радужных переливчатых световых сполохах река Алазея, мощно раскинув чешуйчатое серебро рукавов по зелёному ковру долин, свободно вливаясь в прозрачную студеность океана. Назар был привязан к тундре со всей её нежностью и суровостью, чистотой и откровением, с неповторимой красотой, от которой невозможно оторвать влюбленного взгляда. Алазеевская тундра великолепна в своём весеннем разноцветье!.. И вдруг! Ровные узкие борозды засверкали рыбьей чешуёй, перерезая ягельные островки синежилой опухолью. Незаживающие шрамы!..
– Как же могли грамотные люди поднять беспощадную руку на твою чистоту, на твою вечную красоту и щедрость, Тундра? – зашептал Назар с гневом, всматриваясь в сорванный трактором покров.
А над ним чахоточно охал ветер. Завывал хоровод ведьм. Пурга неистово раскачивала сыпучие снега и шелестела фирновой пылью, убаюкивая Назара Хватова, пригревшегося под тёплой ровдугой…
Лёгкое шуршание над головой разбудило Назара. Это гуляла позёмка по плотной снеговой корочке. Не хотелось покидать тёплую снеговую постель. И он лежал в полудрёме, ловил приятные шорохи, как когда-то на домашнем сеновале под дробный перестук на крыше навеса летнего дождя, наслаждаясь спокойствием и теплом. Однако состояние это длилось недолго. Странное ощущение одиночества встряхнуло его и испугом выдернуло из лёжки…
Февральский рассвет на Колыме неторопливый. Сначала появляются первые робкие блики за узкой полосой окоёма, потом уже разливается от края неба световой ручей. Угрюмая и жутковатая окрестность становится выразительнее, огляднее. Ни собачьей упряжки, ни Кепкина – никого вокруг Назар не увидел. Не раздумывая, он привёл в порядок одежду и решил обойти островок – осмотреть округу. Прикидывая, что заставило Кепкина уйти одному.
