этот самый момент ярко блеснуло, оглушительный треск отбросил Вальку в глубину комнаты, и он, споткнувшись, грохнулся на пол. Дверь отворилась вбежала мама и кинулась к Вальке, а он, не понимая в чем дело, оторопело смотрел на нее. Сердце колотилось — непонятная тревога подняла его. Он подбежал к окну — Варвары на дереве не было. Он поискал ее глазами — она лежала посреди двора в луже с запрокинутой головой, невдалеке валялась не то огромная ветка, не то верхушка елки. Сам не понимая, как и для чего, Валька перемахнул подоконник, сзади раздался резкий крик матери. Новый удар грома, казалось, приподнял и встряхнул их дом, но Валька уже бежал, осклизаясь, по утонувшему в ливне двору. Он бросился на колени в лужу пред Варварой, наклонился над ней, заслоняя от ливня, и в тот же момент над ним склонился отец, схватил его молча за плечи и под коленки и поднял в воздух. Но Валька в последний миг успел поднять Варвару, как ковшом экскаватора, и прижать к животу. Она не шевелилась. Гром непрерывно страшными раскатами наполнял небо. Один раскат наслаивался на другой. Вспышек молний Валька не видел — глаза заливала вода, он только почувствовал, как отец взбежал по ступенькам на крыльцо… Теперь Валька был в безопасности и покое, и ему стало страшно. Он не мог заставить себя перевести взгляд на Варвару, и не мог оторвать руки от живота. Варвара так и лежала, прижатая судорожным движением, и не шевелилась. Струйки воды стекали по всему телу к ногам. Было очень холодно. Валька увидел маму. Она принесла одеяло, отдала его отцу, а сама прислонилась к стене и стала беззвучно мелко трястись от плача. Отец закутал его одеялом и тут Валька почувствовал шевеление у себя на животе. Одно. Робкое. Единственное. Он подумал, что ему показалось… но нет! Снова что-то дернулось у него под мокрыми судорожно сжатыми руками! Еще! Еще!.. Валька медленно с трудом разжал сведенные пальцы — из-под одеяла вывалилась мокрая, неуклюжая, помятая Варвара. Она встала на свои лапы и покачивалась вперед-назад… подняла одно крыло… другое… расправила сразу оба, с них капала вода, аккуратно сложила их, устроила по бокам поудобнее, потрясла хвостом налево направо… покрутила головой… переступила с ноги на ногу… что-то поискала у себя под крылом на левом боку, подняла голову и замерла. И все замерли и не шевелились, только вода текла на пол, капала, и уже образовалась порядочная лужа.

Варвара будто о чем-то сосредоточенно думала. Наконец, она медленно открыла клюв, раздалось какое-то кошачье шипение, а потом хриплое неуверенное «Кар-карраул». Она постояла еще мгновение в полной тишине и добавила: «Пррррекрррасно. Кар-каррраул».

«Варвара». — Бросился к ней Валька. Но мама кинулась наперерез с криком: «Опять». В дело пришлось вмешаться отцу — он боялся, что Валька снова выскочит под грозу и ливень. Но Валька успел опуститься на колени возле Варвары, и та, повернув к нему голову, прошипела: «Бяша перрредал прррривет! Скоррррро веррррррнется». — И стремительно вылетела в окно. Она, как ни в чем, ни бывало, уселась на свою любимую ветку и так раскаркалась, что никакой гром ее не мог заглушить. Она, конечно, возмущалась всем происшедшим и, несомненно, права. Мама, вытирая Вальку и натягивая на него сухую рубаху, никак не могла успокоиться и все время говорила: «Из-за какой-то вороны». Валька с ней не спорил. Он чувствовал себя виноватым, что заставил маму так переволноваться, но в нем была такая радость, такая, что он готов снести все, любые упреки — даже то, что мама вытирает ему полотенцем волосы и целует их.

Лето утекло, как ливневая вода со двора. Сначала осень примерилась к отдельным деревцам, а потом вдруг однажды утром надела пестрый сарафан и пошла в нем разгуливать.

Валька теперь ложился спать пораньше, вставал до рассвета. Он приходил в школу первым. Может быть, если бы он ходил один, было бы по-другому, но ведь ему приходилось не отставать от родителей, а в деревне рабочий день начинается рано.

Пиня совершенно догнал ростом свою хлопотливую маму и оказался… веселой красивой курицей, но звали его по-прежнему и Гав больше его не задирал. Этот щенок превратился в такого степенного, важного, сильного пса, что многие его боялись, Но против кусочка печенья или сахара он устоять не мог, как его ни стыдил Валька. Дрессировка была отложена пока до года — так советовал знаток Дед Перевозчиков. А Валька готовился в летчики и сам укреплялся гимнастикой и висел на ветке, зацепившись ногами, вниз головой… Все обитатели двора относились к нему с особым почтением — он ходил в школу, значит, стал взрослым и занимался делом, которое им вовсе недоступно — учился писать. Одна Варвара ничуть не изменилась. Она, конечно, очень скучала без Вальки. Однажды ей так захотелось с ним поговорить, что она прилетела на подоконник окна в классе в середине урока и громко сказала ему: «Порррра прррррогуляться». Все засмеялись, и учительница велела прогнать ворону. Конечно, они ничего не поняли кроме «карр, карррр». Валька промолчал, но когда шел домой, и Варвара скакала по тропинке чуть впереди, все же предложил ей: «Знаешь, ты не прилетай, когда урок. Мне надо учиться! Мы лучше с тобой после уроков гулять будем». Варвара была недовольна и оставшуюся часть дороги раздраженно повторяла: «Урррроков! Уррррррроков». Однажды утром Валька обнаружил, что двор белый. Но первый снег быстро стаял. Потом дунул листобой, деревья застучали голыми стылыми ветками. Небо вовсе не меняло цвета — все серое да серое — в нем не то что облачка, даже голубенького глазка не отыщешь. А через две недели, когда шли уроки, повалил густой белый снег. Он выровнял все вокруг, спрятал тропинки, и когда Валька возвращался домой, перед ним расстилалась огромная белая тетрадь, в которой еще никто не написал ни одной строчки. Тогда он на самом взгорке поля вытоптал четыре таких дорогих буквы, и на снегу появилось «БЯШ». И снова утром этого слова уже не было. Валька оглядел поле вокруг — белое белое без единого следа без единой запятой…

Но как-то они вернулись домой на машине. Он не написал «Бяш», не позвал его, и на следующее утро Валька обнаружил на снегу все вчерашние следы. Тогда он снова огромными буквами написал «Б Я Ш». и стал с нетерпением ждать утра — букв не было… «Значит, он прилетал». — Шептал растроганно Валька. Варвара уверенно подтвердила: «Он всегда приходит, когда ты ему пишешь. Ему же сверху видно». Валька начал писать каждый день. И даже старожилы говорили, что давно такой снежной, доброй зимы не было, что это к урожаю…

Валька никому не стал рассказывать, почему так много нападало снега в эту зиму. «К урожаю, значит, хорошо, — рассуждал он. — Тогда поле спасли — а кто поверил? Ну, и не надо!.. Поле то спасли!.. Просто они не знают Бяшу! Какой он замечательный… Вот Гав, Пиня, Матильда — ну, все наши, его знают — они верят, а другие не знают и не верят. Как будто, если бы Иван не поверил Щуке, ведра бы сами пошли… они бы и не пошли!.. А он поверил Щуке, и они пошли!.».

Валька стал такими огромными буквами выписывать любимое имя, что в одну сторону получалось сто шагов, потом обратно — сто… он шел, не вытаскивая из сугроба валенок, протягивая за собой глубокий след, и думал, что когда придет лето, наверняка у Бяши тоже будут каникулы. Сейчас он очень занят — с Дедом Морозом не пошутишь. Вот будут каникулы, и они опять полетят вместе куда-нибудь. Ну, ненадолго, чтобы к вечеру вернуться и не волновать маму. Он остановился передохнуть и стал глядеть вокруг — на лес, на речку, которую можно угадать под снегом только потому, что есть мост, на этот легкий мост, на широченное поле, на свой домик вдалеке и елку в мохнатой папахе рядом с ним. «Карррасиво! Карррасиво». — с высоты сказала Варвара и села на снег рядом с Валькой — ведь друг всегда знает, о чем его друг думает.