Выдержанная в розовых тонах, она сверкала-переливалась чистотой, нежностью и свежестью. Ароматы лета пропитывали воздух, Бесс закрыла глаза, и ей показалось, что она попала на необъятное поле, где только земля, трава, луговые цветы и небо. Такого же цвета, как глаза Юджина Макфайра.

Она засмеялась. Однако ей запали в душу его глаза!

Бесс быстренько приняла душ и переоделась, чтобы спуститься к ужину. Она надела коротенькую черную юбочку и черный топ. Рыжие волосы казались еще рыжее на черном фоне, Бесс знала, что сейчас выглядит загадочно как никогда. Пол, между прочим, не любил, когда она одевалась вот так. Ему не правились платья, облегающие фигуру, он хотел, чтобы только он один знал, какая Бесс на самом деле. А сейчас она вся на виду.

Но Бесс почему-то захотелось одеться именно так. Может быть, потому, что так в молодости одевалась ее мать. Такой полюбил Марту Зильберг Александр Раффлз.

Как теперь понимала Бесс, всю жизнь она страдала по отцу. Как ей хотелось, чтобы он был жив, и тогда она наверняка бы… Что, отец помог бы ей стать гонщицей? Другое дело, тогда она, может, и не захотела бы стать ею.

Бесс уже направлялась к двери, как ее вдруг осенила мысль: кажется, она нашла объяснение своей безумной, с точки зрения одних, и безудержной, с точки зрения других, страсти к гонкам — она хотела понять, кто такой был ее отец… Через его дело понять его самого, не узнанного ею. Если рассматривать жизнь как мозаику, то Бесс не хватало кусочка для завершения полной картины.

Мужчина в инвалидном кресле, ожидавший ее в гостиной, был немногим старше отца. Почти его ровесник. Но ее отец, если бы не разбился тогда в самолете, был бы здоров. Или нет? Интересно, а если бы Юджин поднялся с кресла, какого роста оказался бы? Наверняка он высокий мужчина.

— Вот и я, мистер… вот и я, Юджин, — сказала Бесс, усаживаясь напротив него за столом, уже накрытым.

Крахмальные салфетки, серебро, хрусталь, бесшумно передвигающийся, незаметный слуга. Типично английские тарелки — для некоторых они скучно-белые, но не для Бесс. Поскольку все, что связано с гонками, ярко и пестро, начиная с болидов, оклеенных рекламой, и заканчивая костюмами пилотов, в обыденной жизни Бесс любила давать глазам отдых.

— Немного овощей, рыбы? Я почти не ем мяса. А ты? — Голос Юджина был тихим, но это не был голос больного человека, а просто очень спокойного, в чьем доме всегда тихо и умиротворенно.

— Я… ем мясо, — призналась Бесс.

— Ты тратишь много энергии. С какого возраста ты катаешься, Бесс?

— Как вы сами сказали, моя детская прогулочная коляска уже была болидом.

Юджин засмеялся.

— Да, верно. Это было нечто, все оборачивались. Твоя рыжая головка торчала из нее словно золотой шлем. Ну а потом?

— А потом всю жизнь. Сейчас мне двадцать четыре. Поначалу я была в женской команде, то были гонки самые обыкновенные, — она пожала плечами, — даже не о чем говорить. Я участвовала и в «Кэмел Трофи»… — Бесс махнула рукой. — А дальше можно перечислить все виды гонок, где допускаются женщины.

— У тебя, наверное, целый шкаф призов?

— Ну не целый, конечно… — поскромничала Бесс.

— Я имею в виду не самый большой шкаф.

Она рассмеялась.

— Ну так и быть, признаюсь: шкаф на самом деле приличный. — Она будто воочию увидела свой кабинет, полки, уставленные фигурками и кубками, стены, завешанные грамотами в рамках.

— Значит, тебе остался один рывок, и ты освоишь все виды гонок, которые существуют на свете?

— Нет, конечно, но «Формула-1» для меня самый главный вид.

— У тебя есть парень? — внезапно сменил тему Юджин и поднял глаза от вилки, которой выловил кусочек маринованного имбиря из соуса для рыбы.

— Да, — просто ответила Бесс.

Он улыбнулся.

— Но ведь ты никогда не собиралась за него замуж, правда?

Бесс стало любопытно. Что это — обычная проницательность человека, который прожил жизнь, или Юджин Макфайр фантастически чувствует ее?

— Почему вы так решили? — спросила она.

— Если бы собиралась, то уже не сидела бы здесь.

— Вы полагаете, я способна вести себя невежливо?

Юджин расхохотался.

— Зная темперамент твоей матушки, который перешел к тебе по наследству, я просто уверен в этом. Пока ты не добьешься своего, ты не выйдешь замуж.

Бесс пристально посмотрела на Юджина.

— Но ведь вы мне предлагаете сделать именно это?

— Повторяю, Бесс, я предлагаю тебе сделку.

Он откинулся в кресле и положил руки на поручни. Кресло тотчас сдвинулось с места, и Юджин оказался совсем близко от Бесс. Она вздрогнула, потому что внезапно почувствовала жар, исходящий от него. Внутри заныло, она не могла понять, что это — жалость к нему или к себе?

— Бесс, я приготовил все бумаги, из которых тебе станет ясно, что мне осталось жить несколько месяцев. Болезнь в той форме, которая у меня, не лечится медикаментозно, только с помощью оперативного вмешательства, но я не хочу делать операцию. Со временем боль можно будет купировать только с помощью наркотиков, а наркоманом я не хочу становиться, люблю, знаешь ли, ощущать себя в полном сознании. Я тебе уже рассказал об условиях сделки. Пойми, мне в самом деле некому все оставить. А ты тот человек, кому результаты моего труда принесут удовлетворение от жизни. Я хорошо понимаю, что значит для таких, как мы с тобой, примириться с жизнью: это значит совершить то, что мы хотим, именно мы, пускай со стороны это кажется глупостью, мелочью…

Бесс с усмешкой подхватила:

— Паранойей, как выражается мой парень.

Подбородок Юджина дернулся.

— Вот как? Я ему не завидую после таких слов.

Бесс засмеялась и пожала плечами, потом ловко подцепила на серебряную вилку листик салата и отправила его в рот.

— У бедняги нет шансов, — добавил Юджин, покачав головой.

— Нет, — согласилась Бесс, — но он этого не знает.

— Как все молодые американцы он ужасно самодовольный, да?

— Да, — без всяких церемоний и ужимок подтвердила Бесс.

— А ты трезвомыслящая американская женщина. Разве нет? Бесс, на Небесах я стану болеть за тебя. — Юджин улыбнулся, и улыбка эта была пронизана печалью.

— Вы знали моего отца? — внезапно спросила Бесс.

— Почти нет. Я знал, что он великий гонщик и великолепный любовник для твоей матери. Отцом он пробыл недолго, ты и сама знаешь.

— Я хочу послушать ваши записи.

— Прекрасно. Я готов. — Юджин направил кресло к музыкальному центру. Он почти наугад взял диск, поставил его и объявил изменившимся, внезапно окрепшим голосом: — Генри Перселл, английский композитор семнадцатого века, две арии Ариэля из оперы «Буря».

Вступил рояль, а следом Бесс услышала голос… Юджина Макфайра? Она похолодела, потому что с этим голосом у нее ассоциировалась стоящая на сцене мать с молитвенно сложенными руками. Рыжие волосы Марты Зильберг разметались по плечам, глубокое декольте зеленого платья вздымается в такт дыханию, аромат папоротника щекочет ноздри…

О Боже, может ли такое быть, чтобы голос, заполнивший сейчас комнату, принадлежал мужчине, готовому уйти в другой мир?