Я сжал ее пальцы. Так, что они побелели. Она закусила губу, не отводя от меня взгляда.

– Ты… ты… Мне жалко тебя, Аги. Так жалко…

Глаза ее влажно блеснули.

– Ты мне делаешь больно.

Я отпустил пальцы. Она отвернулась. Мне показалось, она плачет. Но она сказала почти весело:

– Смотри, какой симпатичный домик! Ты бы хотел жить в таком?

Я посмотрел на противоположную сторону улицы. Домик, как домик. Крыша с флюгером, сбоку крытая маленькая галерея.

Сердце у меня сжималось от сострадания к ней. Она не хотела, чтобы я видел ее слезы.

Снова церквушка – в городе их не перечесть. Только не такая угрюмая, как другие. Белая, недавно покрашенная, крыша тоже новая, из черепицы. Словно кокетливая девушка в белом платье и красной остроконечной шляпке.

– Давай зайдем, – сказала Аги.

– Зачем?

– Ну, зайдем…

Внутри еще стояли леса из металлических труб, перечеркивая цветную мозаику высоких окон. Пестрые цементные плиты пола были заляпаны известкой.

К нам подошел служитель в белом фартуке поверх пальто: в церквушке было прохладно.

– Жертвуйте на окончание ремонта обители божьей.

Он протянул металлическую кружку для пожертвований, похожую на солдатский котелок.

Я бросил в отверстие несколько мелких тусклых алюминиевых монет. Они негромко звякнули.

«Ремонт обители божьей»… Звучало комично. Словно предстоял ремонт небес – ведь именно там, по представлению верующих, должен был обитать боженька.

Аги села на скамью, предварительно смахнув с нее белую пыль. Кроме нас двоих в церквушке, казалось, никого нет.

Я осмотрелся. Сбоку, рядом с нами, между двумя деревянными колоннами, висела картина, изображавшая божью матерь с сытым веселым лицом и хитро прищуренными глазами. Перед ней, на алтаре, горело несколько тонких восковых свечей. А кругом: на стене, на колоннах, на нижней части алтаря – были развешаны разных размеров мраморные дощечки, большей частью маленькие, с открытку, с выбитыми в камне и покрытыми позолотой трогательно-наивными надписями.

«Будь с ним, святая дева!» – прочитал я на одной из дощечек.

Вероятно, мать молит за сына, отправленного на фронт.

А рядом висит точно такая же дощечка, но уже с другой надписью: «Воля твоя, о матерь божья!»

Все-таки не помогло!

Были и другие надписи: «За спасение от смерти», «Спасибо тебе, святая Мария», «Будь и дальше с нами». Но больше скорбных, исполненных печали и покорности.

И вдруг я услышал сочный звук поцелуя. Он донесся со стороны алтаря, из-за деревянной колонны.

Поцелуй в храме! Заинтересованный, я подался вперед и заглянул за колонну.

Там целовались двое: длинный худющий парень и миниатюрная девушка, еле достававшая ему до плеча.

– Смотри! – подтолкнул я Аги.

Служитель, стоявший неподалеку со своей кружкой, тоже заметил влюбленных. Лицо его побагровело от негодования.

– Нашли место! В храме! Пошли отсюда!

Парень, не снимая рук с плеч девушки, медленно повернул к нему голову:

– Почему это, интересно, «пошли»!.. Вот здесь написано: «Приди и утешься у Меня, скорбящий и болящий». Написано или не написано?

– Ну, написано! – Служитель задыхался от гнева. – Значит, можно безобразничать?

– А мы не безобразничаем. Мы утешаемся…. Меня сегодня в армию забирают, в мясорубку… Ладно, пойдем, Эржи, разве он поймет?

Он взял девушку за руку, как ребенка, и они пошли к дверям, смешные и трогательные. Богородица щурилась им вслед.

Я повернулся к Аги. Она молилась, сложив руки и склонив к ним лицо.

Тихонько я отступил назад и на цыпочках вышел на паперть. Через минуту услышал ее легкие шаги.

– Почему ты не остался?

– Не хотел тебе мешать. Ты веришь в бога?

– Не знаю. Наверное, нет.

– А молишься.

– Вдруг он есть?

Я рассмеялся.

– И о чем ты его просила?

– Чтобы вы быстрее приходили. И чтобы ты… – Она запнулась на миг. – Чтобы ты остался жив… А теперь мне надо идти.

– Уже? Так быстро? Куда?

– Не надо спрашивать. – Она взяла у меня чемоданчик, словно невзначай коснулась на мгновение моей руки. – Я же тебя не спрашиваю. У тебя свои дела, у меня свои.

– Когда мы встретимся?

– Когда скажешь. В семь я заберу рацию.

– Хорошо. Я тоже там буду. На другой стороне улицы.

– Не надо! Я сама справлюсь. Ты мне только помешаешь. Я буду смотреть на тебя, и он заметит. Не ходи! Лучше здесь встретимся, возле церкви, в половине восьмого.

– Тогда уж у тебя, в парикмахерской.

– Нет! Туда с ней нельзя.

– Хорошо, здесь…

Сам же я твердо решил: в семь часов я буду там, возле того дома.

Вдруг гестаповец возьмет да и полезет в чемоданчик? Мало ли что взбредет ему в голову.

В роте меня обступили свободные от заданий солдаты. Они знали, что я ходил в госпиталь.

– Ну как, господин лейтенант?

Я сказал, что капитану сделали операцию, вынули пулю, теперь ему лучше. Они заулыбались, зашумели:

– Видать, нашего господина капитана на том свете испугались!

А кастрюльщик Шимон тут же сочинил под общий смех:

Лейтенанта Нема в чарде не оказалось – он отправился с Мештером и еще двумя солдатами разведать обстановку в районе ипподрома, где размещался прибывший на днях в город автобат.

Я прошел на кухню.

Вечером у меня будет рация. В девять, одиннадцать и час ночи меня ждут в эфире… А если уже перестали ждать – прошло немало времени. Тогда что делать?