Обнору, известна была в православном мире благодаря её основателю Павлу Комельскому (Обнорскому). Он почил в Бозе десять лет назад, в возрасте 112 лет, но иноки, знавшие его, жили с ощущением его постоянного присутствия среди них. И Антоний, приехавший сюда из Москвы поклониться мощам его, сразу почувствовал, сколь бережно хранится здесь память о духоносном наставнике, наделённом огненными крылами монашеского подвижничества, которые помогали ему пролетать над морем земных страстей.

Утро в скиту начинается рано. Рано и ночной сон приходит, но нынче, в день приезда Антония, братья не разошлись по кельям сразу после вечери, и была на то причина.

Жил в обители инок Назарий. Родом из купеческой семьи, он не пошёл по стопам отца. С младых лет стал удивлять своих родных: ходить начал в двадцать недель, в шесть лет читал Псалтырь, в десять ушёл из дому и юношей прилепился к этой обители, твёрдо решив посвятить жизнь монашескому подвижничеству. Как все, он проводил дни в трудах и молитвах, нёс разные послушания, и чем тяжелее они были, тем для него духоноснее. А потому особенно было удивительным для братии, что впал вдруг Назарий в прелесть вражескую: читал на память многие места из Ветхого Завета, а книг Нового Завета чуждался, будто и не слыхал никогда о них. Для игумена Александра и иноков ясно было, что это результат обольщения Назария бесами, и они стали молиться за него, стараясь отогнать нечистую силу от прельщённого брата. Но все их усилия были тщетными.

Происшествие это было столь серьёзным в жизни обители, что о нём Антонию рассказали в первые же часы его пребывания здесь, и он сразу пошёл к несчастному монаху, попросил:

— Брат, показал бы ты мне места, где отшельничал преподобный Павел, я много о том наслышан от покойного владыки Фотия.

Назарий завёл в лес, указал на вековую липу, в дупле которой дивный Павел прожил три года, и прочитал псалом:

— «И птичка находит гнездо, и ласточка гнездо себе, где положить птенцов, у алтарей Твоих, Господи сил, Царь мой и Бог мой!»

Неподалёку находилось ещё одно памятное место — лесная полянка, на которой впервые встретил Павла старец Сергей Нуромский. Около чудного отшельника вилась стая птиц, мелкие пташки сидели на голове и плечах Павла, и он кормил их из рук. Поблизости стоял медведь, ожидая себе пищи от пустынника, вокруг бегали лисицы, зайцы.

И опять Назарий прочитал из Ветхого Завета:

— «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привёл их к человеку, чтобы видеть, как он назовёт их, и чтобы, как наречёт человек всякую душу живую, так и было имя ей».

— Ты верно, брат Назарий, вспомнил про жизнь невинного Адама в Эдеме. Владычествует человек над тварью… Так и должно быть, ты думаешь?

— Да, так Бог соделал, так по Закону.

— По Закону? Ты читал «Слово о Законе и Благодати»?

— Такого нет в Писании.

— Есть в свитках летописных. «Слово» то сказано первым русским митрополитом Илларионом[106], до него все владыки у нас были пришлыми греками. По Закону человек нарёк имена. Но по Благодати Нового Завета — тварь совокупно стенает вместе с нами от нашего падения и мучается доныне. Вспомни-ка послание апостола Павла к римлянам… «И сама тварь освобождена будет от рабства тления в свободу славы детей Божиих».

— Вспомнил… — растерянно, с виноватой улыбкой произнёс Назарий, а затем вскинул руки вверх, закричал громко, торжествующе: — Вспом-нил!

Из леса вернулось троекратное эхо: «Вспом-нил! Вспом-нил! Вспом-нил!»

— Верно-верно, вспомнил я, брат Антоний: «…и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе сделаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего».

Вернулись в обитель. Антоний сказал игумену, что Назарий помнит не только стихи Ветхого Завета, но и Евангелия, и деяния апостолов, и послания их. Перед началом обеденной трапезы игумен назначил Назария чтецом и повелел прочесть вслух что-нибудь из первой книги Ездры.

— Ездры?… Какого Ездры? — непонимающе спросил Назарий. — Я не знаю Ездры. Лучше прочитаю из Иоанна Богослова.

Слышавшая его слова братия замерла от изумления. Каждый мысленно поблагодарил Бога за исцеление повреждённого бесами Назария.

Весь день новость эта обсуждалась очень заинтересованно: Живший в скиту престарелый, почти слепой и совершенно глухой отшельник, освобождённый из-за немощи от всех послушаний, впервые за многие месяцы выбрался из своей кельи. Приставляя ладонь к заросшему старческим пушком уху, просил объяснить, что такое стряслось в обители. Когда погас вечер и над пойменным лугом лёг дымящийся сумрак, а незримая рука начала зажигать в небе звёзды, не все иноки ушли в кельи — в благостном молчании стояли во дворе обители, кто облокотившись на балясину крыльца, кто припав к бревенчатой стене, кто приобняв яблоню. Обменивались тихими словами, думали об одном и каждый о своём.

— А ведь ровно двадцать лет осталось до Страшного Суда, а-а, братия? — спросил Назарий.

В ответ было долгое молчание, каждый прикидывал: доживу ли до дня Судного?

Над частоколом монастырской стены поднялся месяц. В голубом его свете обозначились свежесложенные поленницы дров, тесовая крыша конюшни стала странно покатой.

Взгляд невольно стремился выше двурогого месяца — туда, к небесному миру, где обитают святые. Глубокое благоговение испытывают перед ангельским миром все верующие, а для монаха особенно непреложно загробное существование и вечное блаженство.

— Не страшен конец света христианину, — отозвался, наконец, монах, стоявший под яблоней. — Грядущее инобытие нам дороже здешней жизни. Но что такое жизнь? Этого никто не знает, потому что с чем ты сравнишь её?

— Со смертью, вестимо.

— Святитель Григорий Богослов[107] говорит, что единственная польза от здешней жизни в том, что само смятение видимого и подверженного бурям заставляет нас, искать постоянного и незыблемого, — сказал Антоний.

Его слова — человека нового и книжного, подвизающегося в митрополичьем монастыре, — были особенно дороги и вески для братии. Все не просто повернулись к гостю, но сделали по два-три шага к нему поближе.

— А скажи, брат Антоний, верно ли, что отцы святые по-новому посчитали, что конец света только в семитысячном году наступит?

— Да, есть новая пасхалия. То, что Благовещение приходится в один день со Святой Пасхой, не есть знамение, зря мы пугались. Такое совпадение и раньше случалось.

— Тогда, значит, поживём мы все ещё по пятьдесят три года? А отчего же это, брат Антоний, люди раньше так подолгу жили? Авраам прожил сто семьдесят пять лет, Иакову было годов жизни сто сорок семь?

— Продолжительность жизни земной проистекает от благословения Божия. Отец Александр, ты ведь знал преподобного Павла, который основал эту обитель?

— Да, я хорошо его помню. Он никогда не ел ни мяса, ни молока, ни рыбы, только хлеб с водою и овощами. В свои сто двенадцать лет был он свеж и бодр, очи его были светлы, стан не согбенный, борода густая и окладистая, белая как снег.

— А верно ли, что перед своей блаженной кончиной он предсказал, что татары через четыре, дня дограбят Кострому?

— Так и было.

— Когда ехал я к вам вчера, слышал от мужиков, — будто татары к Вятке подошли. Грабят и жгут всё на своём пути.

— Горе нечестивым! Будут они ввергнуты во тьму кромешную, где и луча света нет, станут мучить их ангелы тьмы.

— Да, всенепременно падёт на них гнев Божий!

— Страшно наказание Господне, ужасен гнев Его!