шалью. Он увидел смятение на лице заложницы, ее возмущенный взгляд и догадался, что случилось за минуту его отсутствия. По зарумянившейся щеке девушки сползала горькая слезинка. Сводница испарилась, в то время как неизвестный кабальеро, раскрыв свой кошель, смотрел на них со злобной улыбкой. Яго положил руку на эфес шпаги, намереваясь потребовать у этого молокососа ответа, но его сдержала назарийка. Между тем эпизод не ускользнул от внимания Ортегильи, склонного подмечать любые мелочи, какими бы незначительными они ни выглядели. Он все понял и, подойдя к Яго, посоветовал не обращать на это внимания. А про себя судья блудниц раздраженно подумал: «Тот, кто сегодня деспот, завтра тиран. Ах ты бастард, дьявольское отродье!»

До Субаиды, смущение которой перешло в тревогу, дошло, что она не в состоянии разрядить обстановку. С силой, удивительной для ее тонкого тела, она потянула лекаря за руку, умоляя:

— Уйдем отсюда, Яго. Меня душит этот воздух.

Ортега встретился глазами со своим другом и недвусмысленным жестом посоветовал ему принять предложение. Но Яго и не нуждался в уговорах. Взяв доспехи и накидку, он последовал за девушкой. Не успев осмыслить все случившееся, он уже оказался в компании Субаиды, Хакима и баскской охраны посреди переулка, по бокам которого журчали струи мочившихся нетрезвых посетителей таверны; они двинулись мимо нищих и влюбленных парочек, притулившихся на углах. Пользуясь теменью серого вечера, назойливые искатели легкомысленной любви осаждали столь же легкомысленных девушек, кругом шла безудержная оргия, у колонн и подъездов виднелись обнимающиеся тела, слышались сладострастные стоны. Вдали, посреди всей этой суматохи и вакханалии, еще слышался клич кортежа архиепископа, стучавший в виски будто боевой барабан:

— Епископчик, епископчик!

В голове молодого человека теснились разные мысли, не находя желанного выхода. Ситуация усугублялась тягостным молчанием назарийки, которая и не пыталась унять своего раздражения. С того момента в таверне он ничего более не желал, как только сорвать маску с наглого аристократа, явно имевшего на девушку какие-то виды. Кем должен был быть этот тип, чтобы так нагло себя вести? Он оглянулся назад, чтобы посмотреть, не следует ли кто за ними, но увидел лишь масляную лампу, которая, помигивая, освещала красочную вывеску «Ла Корона».

Неизвестность была мучительна; он боялся за Субаиду — само олицетворение доброты и деликатности. Она не заслуживала такого отношения беспутного выродка, каким бы знатным он ни был. Молодым человеком овладело неудержимое желание укрыть ее в своих спасительных объятиях, но разум и голос крови запрещали ему делать это.

Яго призвал на помощь свой такт и добрые чувства к ней, утешив себя мыслью, что мог бы любить ее только в своих мыслях, никогда, увы, не познав сладость ее чувственных губ. Но иноверка по-прежнему будила в нем безумные мечты и разжигала огонь неудержимой страсти. Она была воплощением хрупкости, и он боялся оскорбить ее малейшим намеком на плотское желание, будучи уверен, что в этом случае может лишиться ее навсегда.

Он шел, слегка отстав от нее, вдыхая запахи ночной свежести, которую нес сюда влажный воздух с песчаных речных отмелей.

Во дворец адмирала не проникал шум веселого празднества дураков.

День склонялся к вечеру, легкий бриз доносил из порта запах шафрана и кориандра. Вечер весьма подходил для беседы, этому способствовала полная луна, свет которой пробивался сквозь жалюзи. Субаида удалилась, ее веки припухли от слез, а Яго подумал, что с такой охраной им уже не удастся побыть где- нибудь вместе. Тем не менее он подождал некоторое время на случай, если потребуется его присутствие, ведь никто, кроме него, не смог бы утешить назарийку.

Врач остался стоять перед окном в ее комнате; он рассеянно и меланхолично смотрел на город, скользя взглядом по лимонам, олеандрам и базиликам, которые тихо покачивались в прозрачном убранстве сада. Заморосил дождь, неумолимо стуча по стеклам, и его безотчетные мысли разом замедлили свой ход. Он не мог ничего поделать со своим смятением, все в нем восставало против того неприятного инцидента.

Но вот еле слышные шаги служанки, вошедшей с фонарем в руке, заставили его повернуть голову. Молча она поставила на столик с выгнутыми ножками поднос с сиропами имбиря, сабура и китайского лавра и, не глядя ему в лицо, произнесла:

— Хозяйка просит вас обождать, мой сеньор. Ей нужно проделать обряд вуду, ритуальное омовение с вечерней молитвой. Салам алейкум. — И она исчезла за драпировкой, будто привидение.

Яго порадовало такое обхождение, он расслабился и стал с наслаждением вдыхать медовые ароматы благовоний.

Наконец на пороге возникла Субаида — изысканная и очаровательная. Она была одета в голубую зихару, вышитую золотыми нитками, и оранжевый тайласан [68], складки которого спадали на плечи; тюрбан из цветных лент полностью скрывал волосы, лицо было открыто и светилось свежестью, глаза подведены кюлем, сурьмой, щеки оттеняли теплые тона амаранта и амбры. Ослепительная брошь в форме фиолетового гиацинта, любимого цветка пророка, поблескивала на груди, от хозяйки исходил свежий запах флердоранжа и слепника [69], наполняя помещение сладкой безмятежностью. Сдержанная и кроткая, Субаида умела ценить интимную обстановку.

— У меня улучшилось настроение, я помолилась Всемилостивому. Мы сможем поговорить, друг мой. — Она предложила ему сесть напротив.

— Я мог бы целый век без устали выслушивать тебя, но прежде хотел бы освободиться от груза мыслей в моей голове: почему на тебя так смотрел этот ничтожный щеголь, что там произошло с этой сводней и почему нам пришлось бежать из таверны? Что происходит, Субаида, можешь объяснить?

— Мне не хотелось бы ни мгновения из нашего времени тратить на этих ничтожеств и усиливать твою тревогу. Из того, что случилось, для меня не было ничего нового, я не могу общаться с ослом, даже если он ест из серебряной кормушки. Притязания этого типа мне отвратительны. Так вот: эта сводня передала мне приглашение на свидание от блудливого принца Кастильского.

Для лекаря это прозвучало как удар молнии.

— Так этот негодяй в маске был дон Педро? Не может быть, святое распятие!

— Так и есть, но оставь свои сомнения. Он знает, что я защищена от его притязаний, я под протекцией короля и договора, по которому вашему королевству отмерены сорок тысяч динаров золотом из Судана. Он ни волоска на мне не посмеет тронуть, успокойся.

— Не очень-то, видно, спокойно, когда за тобой ухлестывает сам наследник короны!

— Единственное, что бы меня огорчило, так это если бы корону возложили на его голову. Я с ним общалась достаточно, когда жила в обители Сан-Клементе по приезде из Гранады. Королева превратила этого юнца в мстительного нелюдима, поклонника астрологии и мистики. Кроме того, не следует сбрасывать со счетов его склонность к конфликтам, ведь ему больше по нраву дуэли, а не серенады.

Однако уже от одного упоминания о произошедшем в лице мусульманки проглянуло горькое презрение, и Яго поспешил ее заверить:

— У меня уже ни капли сомнений не осталось, все теперь ясно.

— Тогда более ничего не мешает нашему общению, — сказала она. — Мы будем одни. Донья Тереса знает, что я вернусь ближе к ночи с охраной. Здесь мы далеко от всяких нескромных глаз.

Их общение удавалось на славу: меланхолично стучал дождь, вся обстановка и изумрудные глаза гранадки располагали к блаженному удовольствию от разговора. Юноша ответил ей таким же умиротворенным и открытым взглядом. Все спорные «но» исчезли, они оказались наедине, глядя друг на друга в обстановке, располагавшей к внезапному взрыву страсти. Однако назарийка тут же вспомнила о пропавшей Дар ас-Суре, ставшей главным смыслом ее жизни, и спросила: