спокойна, не зная, откуда он.

— Сказали, что он гранадец, на табличке значилось: «Абу Яхан». Ортегилья уверяет, что он из фанатиков. Умирая, несчастный разразился проклятиями, а еще он, как угрозу, повторял какое-то слово на арабском. Оно не выходит у меня из головы, потому что до того он бредил и хрипел, а тут пришел в себя и выкрикивал это слово с такой яростью, что у меня мороз пошел по коже.

Девушка явно волновалась, однако постаралась спросить как можно безразличнее:

— И что же это за слово?

— Какое-то ибада… Он повторил его три раза.

Субаида побледнела и непроизвольно дотронулась до лба.

На ее лице отразились растерянность и мучительный ужас.

— Боже милостивый, нет! Нет, не может быть, — повторяла она, став мрачнее тучи. — Несчастья преследуют меня одно за другим. Губители моей родины здесь, в Севилье!

Яго смешался, и по мере того, как росло отчаяние принцессы, новый мучительный вопрос все более тревожил его. Так что же скрывалось за тем загадочным словом в устах смертника?

— Ты уверен, что он произнес именно это слово, тебе не показалось? — переспросила она, чтобы рассеять сомнения.

— Да, так он сказал. Это слово засело у меня в голове, я никак не мог от него отделаться. Но что же в нем такого ужасного? Что тебя взволновало?

Субаида молчала несколько томительных секунд, потом промолвила убитым тоном:

— Это слово на нашем языке означает «поклонение». Оно указывает на принадлежность к тайному клану убийц. Этот клан был создан в некоем рибате [71] в Эльвире, там взрастили семена ненависти; они вершат свои кровавые преступления именем ислама по всему аль-Андалусу. Я боялась этого, но отказывалась верить. Яд этот исходил не от королевы Марии, а от самого ужасного из врагов.

— Кажется, мне придется узнать еще одну тайну твоей жизни.

— Я же говорила, что лучше со мной не связываться, хотя каждая частичка моей души жаждет обратного. Но все неизвестное, что было в моей жизни, на этом кончается, поверь. После того, что ты узнал, если хочешь, можешь совсем уйти, я тебя пойму.

— Поистине, даже любовь не должна осмеливаться проникать в некоторые человеческие тайны, но твое благополучие для меня превыше всего. Ты побледнела, настолько это серьезно?

— Да, потому что вслед за этим казненным придут другие. Они действуют организованными группами и связаны клятвой уничтожения своих врагов, — отчаянным тоном сказала принцесса. — И не остановятся ни перед чем.

— Надо сообщить об этом главному альгвасилу и королю.

— А что это даст, Яго, уж я знаю по опыту, — отрезала она. — Во дворце Альгамбры да и во всей Гранаде этого натерпелись достаточно. Их братство ведет фанатичная, нетерпимая вера, их организация закрыта, их вождей ни в чем нельзя убедить. Им неведомы жалость или милосердие к жертвам.

— Нет ничего страшнее веры, отстаиваемой кинжалами убийц.

— Угроза невидима, неслышима, но она приносит неимоверные страдания, потому что скрыта за самой тенью ее жертв.

— Послушай, но ведь ты заложница короля Альфонса и адмирала Тенорио, кто тебя может заподозрить в предательстве твоего народа?

— Не будь таким уверенным, — жалобно сказала она. — Я никак не могла даже подумать, что их руки дотянутся сюда. Они внедряются, душат, травят ядом с такой быстротой, что можно подумать — они и в самом деле посланы самим пророком на тайную и якобы святую войну.

— И кому же они подчиняются, эти выродки? — спросил врач.

Горькие складки легли у ее губ, она помолчала. Потом промолвила:

— Да самому дьяволу во плоти. Это братство наемных убийц — черное дело одной безжалостной бестии по имени Усмин ибн Абу-ль-Уллах, африканского принца, гениального полководца, подобного Ганнибалу, и политика коварного, как Иблис, падший ангел [72]. Его призвали мои родные для борьбы с кастильцами, но его помутившийся разум создал эту шайку. После недавней его смерти дело продолжают его последователи.

Любопытство возбудило Яго, его глаза молили продолжать.

— Нрав этого человека был темен, как цвет его кожи. Как никто другой, он владел оружием шантажа и коварства. За двадцать лет четыре султана моего рода, мешавшие его планам, испытали на себе его руку или были жестоко убиты.

— Подлость ослепляет людей.

— Этот человек без малейших признаков совести стал кошмаром моего детства. Осуществляя свои замыслы, он умертвил султана Мухаммада Третьего смертельным ядом, который давал капля за каплей. Подосланный убийца отравил благородного султана Насра, его брата, а один из невидимых злодеев лишил жизни моего дядю Исмаила прямо на глазах у детей. Мало того, он убрал и моего двоюродного брата и друга Мухаммада Четвертого, доброго юношу, которого я любила, как родного брата. Как я ненавижу этих негодяев! Они запятнали кровью моих родных все стены Альгамбры. Какое омерзение я чувствую из-за всех этих нелепых смертей!

— Все их преступления связаны с убийствами?

— Именно так. Они с равной жестокостью устраивают кровавый переворот внутри королевской семьи и уничтожают какого-нибудь простого мусульманина или того, кто покажется им вероотступником. Мерзкий клан этот имеет структуру, непроницаемую для лазутчиков, мастеров самых необычных методов конспирации, изготовления сильных ядов, точного владения кинжалом.

— Уму непостижимо существование подобного скопища убийц.

Субаида смиренно склонила голову:

— Так вот, они существуют, и они беспощадны. Мой двоюродный брат Мухаммад боялся их пуще смерти. Их не знают в лицо. Они прячутся в пещерах Орлиного гнезда в восьми милях от Эльвиры, или на горе Сабике, или в обители Наид в Гранаде, там они предаются мистическим обрядам и размышлениям, а пестуют их толкователи Корана, пришедшие из азиатских рибатов Табриза и Хурасана.

— Если известны их убежища, почему этих гиен до сих пор не уничтожили?

— Потому что боятся. Их лазутчики повсюду.

— Теперь я понимаю твою тревогу и сочувствую твоей семье.

— В своих притонах криком «ибада!» эти дикие посланцы смерти клянутся исполнять приговоры, прикидываясь слугами, погонщиками вьючных животных, торговцами или нищими. Для общения между собой они используют символы Корана, почтовых голубей и криптограммы, взятые из еврейской каббалы. Тщетно уличать их или заставать врасплох, они могут возникнуть в своих балахонах в самый неожиданный момент.

— Но что им твоя гибель?

— Может быть, они хотят испортить отношения между Кастилией и Гранадой в самый ответственный период приготовлений дона Альфонса ко взятию Гибралтара. Тем не менее я продолжаю думать, что стала пешкой в более важной игре. Никто меня не убедит в обратном.

— Маловероятно, наверное, но ты совсем исключаешь религиозные мотивы?

— К несчастью, нет. Закрыть глаза на то, что было в прошлом, — значит не признавать очевидного. Моя бабушка Фатима, некоторые мои двоюродные братья и я проповедовали в гранадских медресе путь гармонии братьев чистого учения. Это самое разумное и совершенное толкование Корана, но оно же, по- видимому, считается еретическим для этой секты, которая тыкала в нас своими перстами с амвонов мечетей и кричала, что мы поборники сатаны.

— А я-то думал, что подобная тупость может произрастать лишь на родных мне христианских грядках.

Изумрудные глаза девушки сверкнули гневом, она с уверенностью произнесла:

— Поверь мне, в кузнице моей веры есть и молоты разума. Я буду вдвойне, втройне осторожна, однако меры должны быть применены отчаянные. Адмирал уже сделал соответствующие распоряжения. Но повторяю, вознамерься они исполнить приговор, это было бы уже сделано. Нечто непонятное таится в сути