этого дела, словно игла, воткнутая в мой мозг, и нет мне покоя.

— Готов разделить с тобой твою судьбу. Знай: я с тобой.

Субаида признательно посмотрела на него, потом произнесла серьезно:

— Не будем тратить наше время на дурные предчувствия. Судьба предписана, и если мне выпало уже столько терзаний, то вряд ли меня ждет жестокая смерть. Звезды не лгут, Яго. Дай твою руку.

Обхватив его руку своими изящными ладонями, она страстно поцеловала ее.

Яго видел лицо заложницы прямо перед собой, его охватила ответная нежность, в отблесках светильников была видна ореховая кожа ее лика. То ли на них обоих подействовал аромат благовоний, то ли мускусное вино, то ли тепло помещения, но влечение, поселившееся в их сердцах, стало вырываться, подобно лаве вулкана. Девушка, будто сбросив оковы своей нерешительности, привстала, задула светильники и кинула несколько зерен сандала в курильницы. Потом замерла посреди комнаты, освещенная лунным светом.

Одним движением проснувшейся чувственности сбросила она браслеты и другие украшения, которые зазвенели по полу. Ее голубая туника плавно опустилась на пол. Все сомнения рассеялись. Тени еще более истончили ее фигуру, серебряная нагота ее тела заставила медика побледнеть. На ней оставался лишь тюрбан, ленты которого спадали на алебастровые плечи и сапфировое колье. Яго не ожидал ничего подобного и почувствовал себя выпавшим из потока времени. Охваченный вожделением, он только и смог произнести:

— Ради Христа милосердного, я никогда не видел ничего прекраснее.

— Разве тебе нужно зелье той сводни, чтобы обнять меня?

— Нужно не зелье, а микстура, чтобы вернуться в мир, ведь это сон!

Желание, терзавшее Яго, стало неудержимым. Девушка опустилась на ложе и с приоткрытыми губами стала обрушивать одну за другой башни своей неприступности, перекинув этому христианину с горящим взором мост ко всем своим прелестям. Жаркий мрак царил в алькове, раскаляя угли взаимного притяжения. Субаида робко придвинулась и скинула головной убор; локоны шелковистым потоком хлынули на лицо юноши, затрепетавшего от охватившей его звериной чувственности.

— Да обними же меня, — попросила девушка, тихо целуя уголки его глаз и губ.

Субаида безоглядно отдалась ласкам своего друга, который кинулся в пропасть ее нежности и собственной страсти. Он пылко гладил ее сжатые бедра, нежно целовал спину и сладкие груди. Их тела сплетались воедино в невообразимой неге. В исступлении мусульманка схватила с полки маленький флакон и опрокинула пьянящий мускус на торс своего любовника, чтобы затем губами расписывать его пульсирующее тело вожделенными арабесками.

С губ юноши сорвался слабый стон, он с силой притянул ее к себе, мусульманка в полную силу почувствовала в себе его тугую горящую плоть, и они перешли пределы экстаза, охваченные сладкими чарами.

Лишь торжественные ноты монастырской звонницы Милости вывели их из сладкого забытья. Глаза Субаиды привыкли к темноте, она протянула руку и стыдливо прикрыла себя вуалью. Потом благодарно и меланхолично сказала:

— Это сладкое потрясение я никогда не забуду. Я будто нашла в тебе оазис посреди пустыни моего изгнания.

— Если оазис — мое сердце, то отныне ты царствуешь в нем навсегда, Субаида.

Неожиданно одинокая слеза скатилась по ее лицу, и Яго растерянно понял почему: это чувство вины. Он поспешил утешить ее:

— Любовь моя, пусть твоя вера не заглушает голоса твоей души.

— Я жалею не о потере добродетели, просто поняла, что уже никогда не смогу полюбить другого. — Ее голос дрожал. — Но Аллах акбар, велик Аллах, да поможет он мне найти лучшее решение.

— Неземная эта любовь, но будем ее достойны, — с нежностью предложил он.

Наступившая тишина снова погрузила их в негу. Яго весь предался любованию ее красотой, а она вскоре глубоко заснула в его объятиях. Кожа ее, впадины и выпуклости тела были чарующим зрелищем. Он осторожно соскользнул с дивана, ориентируясь в золотом отблеске зеркала, оделся, затушил уголья в камине и прикрыл любимую дамасским тюлем. Поцеловав ее в лоб, он тихо вышел в коридор. Там он вздрогнул от неожиданности, натолкнувшись на Хакима, чьи черные глаза сверкали, как искры, в темноте. Невозмутимый, с рукой на рукоятке своей верной сабли, он открыл свой огромный рот и произнес голосом, от которого у молодого любовника пошел мороз по коже:

— Салам алейкум. — В этих словах чувствовалась лицемерная доброжелательность. — Аллах тебя храни, мой сеньор.

— Оставайся с ним, друг, — ответил врач и, завернувшись в плащ, исчез в ночи.

На улице гулял ветер, пахнувший морской солью, легкий дождь снова застучал по плоским крышам. Потом он перешел в настоящий ливень, а медик шел в свете единственного уличного фонаря, и мысли его летели туда, в усадьбу адмирала, где безмятежно спала Субаида, заложница короля. Он счастливо улыбнулся, вспомнив ее движения в усладе. Разве то, что он пережил, не было по-настоящему удивительно, чтобы отныне считать это необыкновенным и счастливым приключением?

Однако в его душе начало расти беспокойство, с которым не могли смириться ни сердце, ни разум. Их, любовников, безнадежно разделял жестокий и непреодолимый барьер непримиримых религий. Два противоречивых культа будут теснить их, пока не задушат, и если до настоящего момента его вера служила бальзамом в жизни, то теперь она стала источником несчастья. Отдавшись такому безнадежному ощущению, он спрашивал себя, как они смогут примирить свои верования с тем, что поселилось в их сердцах.

Каждый миг, пережитый ими, означал сладкий груз, бесповоротно затягивающий в пучину отчаяния, в новые приступы тоски и новые пропасти непонимания. Он с усилием изгнал из головы эту бурю и проговорил сквозь зубы:

— Испытать счастье означает узреть мир через призму желаний, а этой ночью я по меньшей мере держал вселенную в своей руке. Надо просто хранить этот незаменимый опыт в тайниках моей души, потому что счастье — это мимолетная вспышка, которая исчезает в забвении и никогда не возвращается.

Дождь прекратился, и тут же случайная звезда проглянула с небесного свода, освобождая его от сумбурной тьмы.

Порывисто забили бронзовые колокола, и их гул наполнил больницу и молельню Пилар. Преображенный свет лился сквозь обрамленные свинцом витражи, достигая глухих углов, касался голов паломников и монахинь, что ожидали начала мессы, бормоча тягучие молитвы.

Во дворе свистящий ветер заставлял всех кутаться в плащи и накидки.

Хирурги из лазарета, одетые в свое лучшее платье, занимали привилегированные места. Среди них был и Яго, беспокойно мявший свою шляпу с пером. Весь персонал без исключения ожидал прибытия короля, главного покровителя Братства Пилар, который находился в городе, готовя кампанию против мавров.

Наконец послышался стук посеребренного шеста церковного жезлоносца, и высшие чины ордена вошли в церковь, где горели свечи и источали благовония курильницы, и преклонили колени на скамеечки для молитвы, обшитые бархатом. Яго не мог удержаться, чтобы не поднять взгляд на внушительную фигуру короля, одетого в дамасский камзол, обшитый изображениями львов и крепостей, и в шапку из собольего меха. Его волосы и борода отсвечивали золотом, а хорошо знакомый профиль напоминал ястребиный.

Рядом с ним горделиво стоял на коленях принц Педро. Он поводил бровями, морща свой выпуклый надменный лоб и опираясь на шпагу с выгравированным грозным девизом. Кругом толпились должностные лица и дворяне; все молящиеся просили помощи у Богоматери в деле резания глоток и отрубания голов иноверцам. Церковь заполняли песнопения, воздух был душным. Под конец священник произнес De Profundis