— Я с ним не разговаривал, — пожал плечами ведьмарь, за хрусткий рыжий хвостик вытягивая с тарелки белоглазую плотку. — Посидел, поглядел, что за он, да и пошел прочь…

— Ну, дурень! — вырвалось у Еловита. — С самим старостой заелся?! Ох, припомнит он тебе это!

И, неожиданно понизив голос, добавил:

— А ведь правильно. Что этот староста знает, по двору своему князем выхаживая? Ему-от скажут, что он слышать хочет, а в кармане шиш сложат.

— Ну, скажи ты лучше, — добродушно предложил Ивор, отделяя рыбий бочок от костистой нитки хребта.

Гулко стукнулись кружками, отхлебнули.

— Слухи передавать — последнее дело, — смочив горло, начал Еловит. — Я с тем купцом дружбы не водил, пару раз издали приметил, да после ходил со всеми на тело глядеть. Дрались они там, по земле видать, мурава клоками выворочена. А топором сзади ударили, темя рассеченное до сих пор перед глазами стоит. И стволы высоко кровью забрызганы — выходит, стоячего убивали. Двое их было, как пить дать. С одним схватился, второй сзади подошел неслышно да по затылку и тюкнул.

Ивор кивнул. Медовуха была хорошая, крепкая и душистая, на травах. Рыба тоже удалась на славу.

— Про соседей своих что скажешь?

— А ничего не скажу. Ни с кем он не бранился, покладистый мужик был, зацепи — и то не сразу осерчает. Третий год к нам ездил, женился вот по весне. Красивую девку взял, веселую. Кметка твоя тоже спрашивала, я ее потехи ради на Старостиных сынков науськал, главных разгильдяев на селе; теперь не разговаривают с ней, разобиделись. Пристала, поди, как банный лист: отчего да почему первыми с озера ушли, на труп долго глядеть не стали, да притом пересматривались хмуро? Было бы на что глядеть…

— Она-то сама что за птица?

— Жалена? Кто ее знает, вроде и бойкая девка, а скрытная. Посиделки давеча были — не пошла, цельный день на лавке у забора просидела, все оружие свое перебирала да вострила. Парни мимо шли, шутку обронили, так она, худого слова не говоря, нож метнула, одному вихор напрочь снесла.

— Хорошо наточила, — заметил Ивор. — А на селе что говорят, на кого кивают?

Мельник задорно прищурился:

— Как заведено, у каждого свой враг в запасе! Кметку грозную, как ту свинью, друг другу подкладывают, а толку чуть. Перебранились только всем селом.

— Что, и староста не утерпел, к народной забаве руку приложил?

— Этот как раз от чистой души старался, да много ль проку на пустом месте догадки строить? — махнул рукой Еловит. — Знаю я, кого он ей сосватал. Меня да Курю Златоуста. Есть тут у нас один мужичонка пропащий, своей скотины не держит, в огороде лебеда пуще репы вымахала, изба не крышей — решетом ледащим покрыта. Приворовывает по малости, в работники по весне нанимается, тем и живет.

— Тебя-то за что? — усмехнулся Ивор, заранее зная ответ.

— Как это за что?! — нарочито поразился Еловит. — А кто водянику за помол платить будет? Всенепременно надобно в озеро пару мертвяков по осени спихнуть, дабы жернова не скрипели!

— Скажешь тоже. — Ведьмарь с удовольствием допил бражку.

— Я-то шучу, а у другого за правду выдать язык не отсохнет. — Мельник с сожалением поглядел в опустевшую кружку. — Эх, наполнить бы вдругорядь, да перед работой много пить не след. Луна растет, мороз крепчает — встанет скоро моя мельница. Последний помол на сегодня взял.

— Не скрипят жернова-то?

— Кум не попускает, — улыбнулся Еловит, кивая на побитую рябью воду у плотины. — Подлить тебе?

— Плесни до середины. А кто купца с женой на постой брал?

— Да Веслава, вдова Авдеева. Ну, ты знаешь, запуганная такая баба, худющая, как жердь. От петуха убежит без оглядки, ежели тот косо глянет. С убийства сама не своя ходит, разговаривать ни с кем не желает, ну да она и раньше не шибко болтливая была. Завертывала ко мне давеча, зерно привозила — лошадь-то купцова с возком ей досталась, навряд ли иные наследники объявятся. Веславин старшенький Радушки моей ровня, играли вместе, дочка мне потом открылась — мол, сказывал ей Ставко, вроде кричал в ту ночь на дворе кто-то, да мать спала, а он выйти поглядеть не отважился. Пару раз крикнуло и затихло.

— Вроде ж две лошади было?

— Одну, постарше, она сразу кузнецу продала, а с тех денег зерном на зиму запаслась да сена для второй лошадки прикупила. Вот уж точно люди сказывают: не было счастья, да несчастье помогло. Совсем вдова худо жила, второй год без мужика, куда ей одной поле поднять — самой едва на прокорм хватало, а тут еще малышни полная хата, помощники пока никакие, а всех одеть-накормить надобно.

— Добро… — Ивор отставил кружку, поднялся из-за стола. — Что ж, спасибо за хлеб-соль, пора и мне за свой помол браться.

— К Куре-то сходи, — сказал напоследок Еловит. — Завелась у него денежка, заезжал давеча мешок муки прикупить. Я девке твоей не говорил, она на расправу скорая: мужичонка-то вороватый, да трусоватый, кишка тонка топором махать. Вот за молчание мзду брать — по нем. А и проговорился бы — веры ему особой нет, против меня и то засудят, потому юлить будет до последнего. Ежели кметка его и пытала, с носом осталась. А ты его по-душевному спроси, как умеешь… Припугни там сглазом каким, что ли…

Подошла невесть как проведавшая об уходе гостя Радушка, со вздохом передала из рук в руки обвисшую, возмущенно дергающую хвостом кошку. Мерила, поди, лялькины одежки, ишь, взъерошилась.

— Ну, рад, ежели помог. — Мельник встал из-за стола вместе с гостем, пошел проводить до двери. — Заходи, буде что.

— Зайду, — пообещал Ивор, не оборачиваясь.

Он знал, что в этом доме на него не обидятся ни за невысказанные слова, ни за видимое небрежение. И вовсе не было нужды лишний раз прощаться и многажды заверять хозяев в своей благодарности.

Они и так знали — угрюмая волчья дружба стоит куда больше брехливой собачьей лести.

Где живет Куря Златоуст, Ивор спросить забыл. Однако возвращаться не стал. Огляделся, выбрал самую плохонькую крышу с проросшим возле трубы репьем и уверенно направился туда.

Куря тем временем не находил места ни себе, ни завязанной узлом тряпицы, в которой то и дело глухо и весомо бряцали кусочки металла. Мужик приподнял половицу, пошарил рукой в открывшейся щели и раздумал класть: как бы мыши, во множестве шнырявшие меж досок, не растянули содержимое заветного узла по всему подполу. Умостил было за печной вьюшкой, но тоже остался недоволен. Влез на лавку, потыкал пальцем в щель между потолком и верхним венцом, откуда неряшливо топорщился сухой блеклый мох…

Резкий стук в дверь сдернул Курю с лавки, мужик выронил узел, и тот, распотрошившись от удара, усеял пол золотыми монетами. Пав на колени, Куря начал торопливо набивать карманы деньгами, одновременно пытаясь сотворить трясущейся рукой отвращающий беду знак.

— Не открою… — едва слышно бормотал мужик. — Нет меня… А хоть бы и сам князь, постучит- постучит, да уйдет…

Затаив дыхание, он прислушивался к подозрительно скоро затихшей двери и не заметил, как из-под свода печи неслышно вылетела черная ушастая неясыть и пристроилась на краю лавки. Посидела, покрутила во все стороны поворотливой глазастой головой, щелкнула клювом.

Куря так и подскочил, обернулся. На лавке, нога за ногу, сидел треклятый ведьмарь, равнодушно оглядывая убогую горенку.

— Добрый день всем добрым людям, — безо всякого выражения произнес незваный гость. — Не помешал?

— Что ты, батюшка! — колотясь всем телом, с трудом выдавил застигнутый врасплох мужик. — Ты уж извини, что с дверью припозднился — иголку вот обронил, никак сыскать не могу, как бы ненароком с