Нарубили лапника, следы замели, топор в озеро закинули. Для отвода глаз раздели мертвяка, одежу сожгли. Уговорились, как на расспросы отвечать, буде таковые, пошли к Вальжине. Застращали молодуху, синяков для убедительности наставили. Кабы одна была, не убоялась бы, а тут за двоих ответ держать пришлось. Смолчала на людях. Да только подглядели староста с сыном, как она над покойным убивается, отомстить сулит, решили — рано или поздно, а проговорится. Врага надо добивать, не жалеючи, даже если он — беззащитная женщина. Подкараулили одну, в лес затянули, да у сына в последний момент рука не поднялась, сызнова пришлось старосте грех на себя брать. После вывели из камышей припрятанную лодку, вывезли тело на середину затоки и сбросили в знакомый омут. Лодку же пробили и затопили в прибрежном иле. Перед старшими сыновьями тем же утром повинились, те струхнули сначала, перебранились с братом и родителем, да родство крепче чести-совести, не выдали, а теперь вот и рядом встали…

Они кинулись все вместе, как собаки на затравленного волка. Отброшенное одеяло распалось на клоки, Жалена едва успела откатиться в сторону из-под тройного удара, вскочила на ноги, выставляя вперед меч.

Староста хорошо выучил сыновей. Закаленные клинки взлетали и стакивались, вспыхивали и прыскали белыми хвостатыми искрами. Прижатая к дубу кметка отбивалась обеими руками — в левой меч, в правой — широкий тяжелый нож. Ловко отбивалась, но и только. Для ответного удара не хватало времени, троица слаженно и успешно изматывала Жалену. не давая передышки.

Староста и невесть как и когда очутившийся на ногах ведьмарь долго стояли друг против друга, примеряясь, затем, первым, серебристой рыбкой взлетел широкий меч, скользнул по тусклому кричному лезвию и ушел в сторону.

— Ловок, — одобрительно процедил бывший кмет и ударил вдругорядь, хитро, без размаха. Ведьмарь снова отвел удар, не торопясь с ответом. Староста начал обходить его слева, выписывая мечом извилистые линии. Ивор не шелохнулся, даже не повернул головы вслед противнику. Небрежно отмахнулся через плечо от косого удара сверху вниз.

— Брезгуешь со мной лицом к лицу сойтись? — прорычал обозлившийся староста. — Больно гордый? Трижды увернулся, думаешь, и на четвертый раз не достану?

— Не хочу кричницу пачкать, — безучастно ответил ведьмарь, и в тот же миг Старостин меч вывернулся из ладони, очертил в воздухе низкую дугу и улетел в кусты. То ли кричница подсобила, то ли скользнула по старостиной руке проворная змея, обдала холодом, стянув гибкие кольца на разом онемевшем запястье. — Но и четвертого раза тебе не дам… Кабы с самого начала на честный поединок вызвал, еще подумал бы. А иначе — невелика честь из-под твоего меча себе на потеху бегать.

Взревев от ярости и унижения, староста кинулся в рукопашную, привычно уходя из-под меча противника… и застыл, надломившись в коленях, наткнувшись грудью на встречную руку. Просто руку, без меча и даже не сжатую в кулак. Постоял так, не двигаясь и не падая, медленно стекленея недоуменно распахнутыми глазами, пока не перестал куриться изо рта едва заметный парок, тающий на морозе вместе с жизнью.

Ивор убрал руку, и мертвое тело рухнуло к его ногам. Обернулся к поединщикам. Бой утих сам собой, занесенные мечи медленно опустились, не довершив удара. По Жалениной щеке змеился тонкий ручеек крови, начинаясь от рассеченной брови.

Они попятились, все четверо, не в силах противиться животному ужасу, затопившему разум. Слабо светящимися, матово-бесцветными глазами ведьмаря смотрела на них сама Мажанна, чей истинный лик открывается людям лишь на смертном одре, и оттого некому рассказать о нем живым. Да и не поверят они прежде своего часа.

Не жестокий. Не суровый. Не карающий.

Неотвратимый.

И потому заново подаренной жизнью прозвучал для Старостиных сыновей хриплый, изломанный до неузнаваемости голос:

— Вы, трое… Забирайте его — и уходите.

Не раздумывая, они побросали мечи, подхватили нелепо обвисшее, изломанное смертью тело, выскальзывающее из рук. Потащили в лес без дороги, да еще не в ту сторону, лишь бы поскорей убраться с глаз долой, оставить за спиной то, перед чем вся предыдущая жизнь кажется одним никчемным мигом.

Больше всего на свете Жалене хотелось убежать вслед за ними, слепо мчаться по темному лесу в тщетной надежде уйти от своей совести, своей памяти, грызущей, не затихающей ни на миг боли… Но она осталась. Братья уже получили свое. Она — нет, а прятаться дальше не имело смысла.

Кричный меч в опущенной руке казался окутанным светящейся паутиной, словно бежала по его стальным жилам отнятая ведьмарем жизнь. Ивор качнулся вперед, словно собираясь шагнуть навстречу Жалене и… лицом вниз упал на землю, едва успев заслониться руками. Кричница отлетела в сторону и медленно угасла. Девушка, стряхнув наваждение, бросилась к нему, перевернула, усадила, прислонив спиной к дереву.

— Нам повезло… — с трудом выговорил ведьмарь… — что они… так быстро… удрали.

— Что с тобой?

— Пройдет… — Ивор попытался махнуть рукой, но та едва шевельнулась. Он покосился на нее, словно не веря в ослушание. Кошка, во время боя хоронившаяся где-то в кустах, подбежала к хозяину, примостилась рядышком, замурлыкала. Незатейливый, привычный уху звук разом вернул их в мир живых, и грозные ночные тени стали просто тенями, а не требующими ответа душами усопших.

Жалена спрятала меч в ножны. Медленно, все еще не веря в пробуждение от кошмара, собрала раскиданные по земле поленья, подкормила костер. Разрозненные язычки пламени сначала несмело облизали шершавую кору, потом впились в нее желтыми дымными зубьями, сдирая кучерявые лохмотья.

Ведьмарь подошел к огню, присел рядышком, внимательно разглядывая поднятую свечой кричницу. Багровый отблеск преломился на граненом лезвии, располовинив его светом и тенью. Он чуть повернул меч. Темная полоса исчезла, клинок засиял целиком. Повернул в другую сторону — в лезвие медленно потекла чернота.

— Кто ты. Ивор? — прошептала кметка, неотрывно глядя на кричницу. Свет и тень, добро и зло… и зыбкая грань между ними.

Он снова повернул меч, выровняв половинки. Коротко бросил:

— Грань.

Тучи вытянули лохматые лапы, пытаясь сцапать верткий месяц, то и дело выглядывающий сквозь прорехи. Ему подсоблял ветер, без остановки гнавший облака прочь, не давая уцепиться за острые еловые макушки и сыпнуть колким снежком.

А за тучами шла зима, замыкая ледяными ключами реки и озера, закаляя сильных и устрашая слабых.

— Что примолкла? — спросил Ивор, подметив неладное. Жалена помолчала, не зная, как начать тягостный для нее разговор. И надо ли?

— Тошно мне, Ивор, — глухо сказала она, помимо воли оглаживая рукой плоский живот. — Как углядела то дитя нерожденное, ровно перевернулось что во мне… Сколько тому минуло, а все нет мне прошения… и пенять-то не на кого, своим умом эдакое лихо удумала… семнадцать лет мне тогда было. Влюбиться угораздило, да в кого — человека пришлого, кмета княжьего. Схлестнулась дружина с лесными татями, повязала их и в стольный град повезла, а за ранеными обещалась через седмицу вернуться. Он-то целехонек был, остался за побратимом приглядывать, тот совсем плох был, на закате и отмучился. Дружина