визжали, А на последней, забытой скрижали, Было начертано - «Не полюби». Мы оба уже не слушали и не слышали ее. Я взяла ладонь Ларса - первый раз - теплую, как тающий снег.. - Ирр… Не слова даже. Хрип. Мой милый мальчик, заигравшийся в никому не нужное геройство, как же тебе сейчас безумно больно! Прости, что я втянула тебя во все это. - Я тебе хотел - это море… Море Ирины… Нравится? - Да, конечно… Но Ларсово море звучит куда как солидней… А ты молчи, молчи же! - Море Ирины с алыми парусами у дальнего берега… Как в сказках… Старых добрых сказках, где добро всегда побеждает зло. Что эта ночь - откровенье да ложь, Поровну все мы поставим на бирже, Я не умею просчитывать выигрыш, Если ты первым к старту придешь… И, оклеветанный просто - людьми, Мой менестрель умирал без печали, Он не увидел последней скрижали, Главной из всех - «Не полюби». Я все-таки не выдержала. Разрыдалась. Без всхлипов, сглатывая слезы. Ларс сжал чуть заметно мою руку - на большее сил у него не хватило. - Ты сильная, Ирр… А я - нет. Но я должен, обязательно должен тебе сказать… Я люблю тебя, Ирин… - Я знаю, знаю, я тоже тебя люблю. Он попытался улыбнуться еще раз. Кровь в уголках го губ уже превратилась в кровавую корочку. По ней, как по лицу фарфоровой куклы, побежали трещинки. - Все то ты знаешь… Тогда скажу другое - я бы открыл окно, Ирр… Он снова закрыл глаза. Стал дышать тише и ровнее, и я прислонилась к его плечу, вслушиваясь в неровный стук сердца и путая его с гулом крови в собственных ушах. Дай же мне шанс уходя - не смотреть, Что позади остается пустыня, И соляными столбами застыли, Все, кто вчера еще могу умереть… Мой Моисей, что еще? Позабыл Как на тебя через вечность взирали Тысячи лиц… Жаль разбитой скрижали, Шепчущей в вечность - «Не полюби»? Кажется, я уснула. Пришла в себя от внезапной тишины - Ксения больше не пела. На мое плечо опустилась чья-то рука. Я широко распахнула глаза. Надо мной нависал Ижен в футболке с надписью «Я пережил Нашествие» и окровавленным ножом в руке. Ладонь Ларса, которую я все еще сжимала, была холодной. - Все кончено, Рыжая. Второстепенные фигуры, пешки и ладьи, убраны с доски. Остались только ты и я. Подъем, труба зовет, - сказал Ижен, помогая мне встать. Я оглянулась. Ксения с перерезанным горлом лежала в позе эмбриона и почти счастливо улыбалась. Ларс тоже улыбался, и широко распахнутые глаза смотрели в небо. Глаза - как синее небо. Ярко-синие, холодные и совсем не родные. - Да. Ириш, разгадка, как всегда, проста… Я отряхнула колени и посмотрела на Ижен: - Шут гороховый… Тебе не кажется, что в лучшем случае твое сегодняшнее представление отдает второразрядным триллером? А по мне так и вовсе - дешевой мелодрамой… - Кажется, дорогая.. Но ты всегда предпочитала Джулию Робертс Джульетте Мазине. Я снова осмотрелась, опираясь на руку Ижена. Картонное море, картонная стена, картонный мир. Даже сам Игорь казался мне сейчас всего лишь частью декорации, пыльным фикусом в углу сцены. Нелепый спектакль театра абсурда, клоуны с грубо накрашенными лицами, полубезумная седая старух с зелеными глазами в первом ряду. Уже не гожусь ни на рол Кармен, ни на роль Офелии… Впрочем, сыграть Кассандру мне пока по силам. Убившая Ларса толпа еще была здесь. Слегка гудела, как растревоженный улей. Я презрительно глянула на них - что ж, вот и массовка, так сыграем пьесу до конца, пусть даже режиссер и сценарист бездарны… Мария-Магдалена, ваш выход! Самое время оплакать Иисусса! Маэстро, что-нибудь яростное, свет, занавес! Я потянулась к солнцу - на небе быстро собрались грозовые тучи. Последние лучи осветили меня как прожектор. Спину - прямее. Взгляд - острее. Толпа отхлынула. От звуковых эффектов в виде грома и молний на заднем плане, надо полагать. Сгустим краски, пусть все будет совсем уж по Станиславскому. Дождь. Хорошо… И еще град - величиной с голубиное яйцо. - Почему вы все еще здесь? Идите же, воздайте хвалу своему милосердному Господу, во имя которого вы убили его, дети Ирода! Так, Ирр, только не переборщи! Толпа пришла в движение. Они боялись, я видела страх, суеверный ужас на их лицах. Я продолжила свой наполненный банальностями монолог. Шекспир в гробу с боку на бок ворочается, никак не успокоится… - Мы все теперь смертны - он искупил наши грехи! Довольны? Так идите же, повторите ваши глупости! Я нашла в толпе Олега и подошла к нему вплотную. Тот прятал от меня глаза. - Идите же! - Ага, мой голос нем и тщетны все слова… Тьфу ты блин, не перебарщивать! - Проклятые теперь - вы сами нарушили Божьи заповеди! Убийцы и самоубйцы! То дал вам право судить? Вы все еще надеетесь на милость? Я знаю, что там, в городе, вас всех уже ждут веревки и мыло, последние этажи и то, что вы почему-то зовете свободой! Я рассмеялась. Горько, надрывно - и все же это был смех, а не плач. Заставила гром повторить мои интонации. А потом закончила обличительную речь. - Идите! Только вот эта дорога к свободе ведет совсем не туда. Куда вы хотите попасть! А теперь оставьте меня! Они ушли все сразу. Не оглядываясь. Лишь Олег с ужасом смотрел мне в глаза еще несколько секунд, а потом побежал за остальными, не разбирая дороги. Раздались одинокие аплодисменты. Хлопал Ижен. Я сосредоточилась - гром и молнии прекратились. Кажется, актеры, набранные на роль второго плана, забыли, что могут точно так же управлять погодой. Интересно, когда очухаются? Правда, так и не вышло у меня планируемого убийственного града размером с голубиное яйцо - в памяти еще жив дождь из осколков красных кирпичей. Хорошо хоть - не желтых… - Браво, дорогая Сар Бернар умерла бы от зависти… - Знаешь, сегодня я бы предпочла, чтобы умер ты… От заворот кишок. Или геморроя. То в принципе не важно, главное, чтобы подольше мучился… - Фи, Ирина, как грубо и примитивно! - Зато единственная правда за весь день. Я опустилась на олени перед Ларсом… Манекен, кукла - словно и не было в нем никогда жизни. Придуманный мальчик с придуманной любовью. Я нежно опустила его веки и поцеловала. Холодно. Без души. - А ты чего ожидала? Что камни превратятся в пирожки с надписью «Съешь меня»? Я искоса посмотрела на Ижена, потом еще раз на Ларса и на Ксению. Она казалась очень маленькой и очень потерянной. Потом сосредоточилась. Асфальт вспух, лопнул, встал на дыбы, рассыпаясь тысячами кристалликов песка и погребая под собой двух уснувших детишек. Не халцедон и берилл, конечно, но кое-что по силам и мне. Над двойной могилой зацвел куст белого шиповника… Хорошее дополнение к твоему морскому побережью, милый? Надеюсь, тебе нравятся старые легенды… - Недурно. У тебя всегда был вкус, как у королевской прачки, - заметил Ижен. Я подняла горсть песка. У каждой песчинки была правильная форма с 57 гранями. Маленький алмаз… Перестаралась. Бывает. Ижен выматерился, потом поинтересовался ехидно: - А что, твой мальчик собрался устроить тебе романтическое путешествие вокруг света за восемьдесят дней? Я взглянула, что же так заинтересовало моего визави. На самой кроме прибоя лежало бревно, опутанное остатками веревок и грязно-алой ткани. Я наконец-то засмеялась. Не наигранно, а вполне искренне, горячо и радостно. - Ижен, скажи, а теперь я могу быть свободна? Что-то мне ваша игра порядком поднадоела… - А как же встреча с Господом Богом, деточа? Пропустишь самое интересное! Я молча встала и пошла туда, где над горизонтом поднималось придуманное мной солнце, куда мы совсем недавно - сорок тысяч километров назад - шли вместе с Ларсом. Ижен еще немного постоял над могилой, сорвал один из цветков шиповника и догнал меня. Мы так и шли - вместе - но каждый своей дорогой.

… Последний суд Женщина на скале была удивительно стройной и высокой. Ее белое платье виднелось издалека - на фоне темного неба она казалась чайкой, готовой вот-вот взлететь. И, наверное, эта чайка полетела бы, если бы не крест из темного дерева, надежно удерживающий ее на земле. Я даже отсюда, с расстояние в почти километр, видела, какой этот крест тяжелый. Неподъемный почти - в два раза больше, чем задержавшаяся на краю скалы чайка. А женщина с упорством муравья, добывшего сосновую иголку, волокла его все выше, выше, выше… - Это она, Ижен? Даренко? Это ее персональный ад? Ижен молчал. Он тоже пристально смотрел на женщину на скале - как она тащит тяжелый крест, как из под ее ног то и дело вылетают камешки, и она, поднявшись, снова сползает почти к подножию. Я не видела ее лица - только спин, невероятно прямую, и короткие рыжие, как у меня, волосы. - Ижен, пойдем, поможем? А, Ижен? Может, это разгадка. - Разгадка? Помочь Сизифу - не означает помочь свершить справедливое наказание, девочка? Я посмотрела на него. На дне глаз Ижена была целлофановая пленка, которой прежде я там никогда не видела. Прикрытые этой пленкой, глаза казались мертвыми - и злыми. Мне вспомнился Кай, которому в глаз попал осколок зеркала Снежной Королевы. Наверное, у него был такой же остановившийся взгляд, как и у Ижена. Что это из-за смерти Ксении, раненой птицы, у него на руках? Это его маленькая месть Даренко - за игру, оказавшуюся слишком жестокой к нам всем. Или только к нам с ним - ведь и Ларса, и Ксению она пощадила, дав им счастливую возможность раствориться в океане времени - или попасть в другое уже Чистилище, где у них будет право перехода на другой уровень. Я промолчала. Слишком уж пугала меня эта целлофановая пленка, натянутая над открытым огнем. Просто молча пошла вперед, к белой фигуре к крестом на плече. Море шумело медленно, ровно, словно знало, что вот-вот из него выйдут чудовища, чтобы расправиться с остатками полыхающего на горизонте города. Море было миролюбиво - мне до ужаса хотелось искупаться, и еще песок настойчиво забивался в сандалии, так и хотелось скинуть их и идти пешком… - Хочешь купаться - купайся. Вода теплая… Лидия уже не взбиралась на скалу, сидела у подножия. Крест она прислонила к крайним камням, а его даже на вид тяжелое массивное основание ушло в