— Этот человек вдыхал жизнь в приключения, когда повсюду, куда ни глянь, их дух умирает. В нем не было ни самодовольства, ни бахвальства. Когда ему было страшно, он смеялся. Он никогда не ударил женщину и не обидел друга. Однажды он привязал к Бетти Лу консервную банку, но его нельзя за это винить. Это ведь Пес сделал. У Джесси никогда не было проблем, пока он не сел в этот «студебекер».
Выходит, Майк с самого начала знал. Хоть Майк что-то знал…
— Я частенько мог идти вровень с Джесси, — продолжал Майк, — но никогда не мог побить Пса. Пес ото всех уходил. В треклятом «студебекере»… В очень быстром «студебекере», — пробормотал Майк, словно помощник пастора на собрании. — Скучал, заводился, лихачил — это все про Джесси, — сказал Майк. — На том и закончим. Аминь.
Крошечный язычок пламени мигал в топке бульдозера, и белые шапки на дальних горах предвещали скорую зиму. Майк быстро засыпал могилы. Мэтт принес лопату и грабли. В свете одной лишь луны я помог ему сложить холмики, а Майк пошел в фургончик готовить кофе.
— Пейте и валите, — сказал он, разливая. — У Джесси есть друзья, которым надо попрощаться, а скоро рассветёт.
— Пусть приезжают, — откликнулся Мэтт. — Мы никому не помеха.
— Когда стареешь, перестаешь их видеть. Тогда хочешь перестать их видеть, — сказал Майк. — Начинаешь бояться за свою шкуру.
— Перестаешь воображать?
— Видеть, мать твою. Воображение нужно, когда глаз нет. — Достав из кармана рубашки сигару, он пожевал ее, прежде чем раскурить. — Призраки вообще все потеряли. Возможно, они — те, кого Господь мало любит. Если ты их видишь, пока живой, пожалуй, ты что-то значишь.
Мэтт задумался, и я тоже. Ведь не без причины же мы оба гоняли по дорогам.
— Тяжелый они народ, — сказал Майк про призраков. — Голосуют, но не хотят, чтобы их подвозили. Я ради них останавливался, а они хохотали. Они себя дурачат, а может, и нет.
— Это игра для молодых, — протянул Мэтт.
— Это игра, в которую нельзя не играть. Джесси играл на всю катушку. Джонни ли, Джесси ли, он был тем, кем был. В этом ключ. Может показаться, что Джесси умер старым, но молодым он прожил дольше многих. Вот в чем настоящая загадка. Что нами движет?
— Пока мы не уехали, — встрял я, — как давно ты знал, что Пес — это Джесси?
— Года полтора, наверное. Приблизительно с того момента, как он стал гонять по- сумасшедшему.
— И ты молчал?
Майк посмотрел на меня и скривился.
— За собой последи, — рявкнул он. — Это было дело Джесси. — Тут он пожалел о своей грубости. — К тому же мы на славу повеселились. Теперь это в прошлом.
Мэтт пошел за мной к «крайслеру». Усталые и печальные, мы выехали с кладбища. На трассе-2 я свернул к дому Мэтта.
— Рванем в память о старых временах?
— Скорее, потащимся, — отозвался Мэтт. — Я как раз в той поре, когда тащатся помаленьку. Почему бы не попрактиковаться.
В зеркальце заднего вида тек огонь фар, а после исчез, когда одна за другой машины свернули на кладбище. Луна ушла за облака. Небо над Южной Дакотой посветлело намеком на зарю. Могильные холмики тянулись у меня за локтем, и Канада тоже. Справа шоссе на юг бежало прямое и быстрое, насколько куража хватит. Из придорожных канав поднимался туман, и, возможно, в нем что-то двигалось, а может, и нет.
Больше и рассказывать почти нечего. Осень, зиму, весну и лето я ездил в Шеридан. Мормон оказался очень даже ничего — для мормона. Я упорствовал и ездил еще одну осень и еще зиму. Линда поверила. Весной мы поженились, и я ждал неприятностей. Женатым людям положено ссориться, но ничего такого не произошло. Мы много работали, через несколько лет обзавелись собственным домом, и Линда родила двух дочек. Это разочаровало мормона, но принесло облегчение мне.
Осенью и зимой, летом и весной, когда дороги были хороши лишь для двадцати миль в час под вязким снегом или восьмидесяти под палящим солнцем, шоссе лежало пустое — кроме нескольких случаев. Мисс Молли появилась как-то раз предупредить, что мост рухнул. Потом, возможно, еще раз: однажды ночью прищуренные огоньки фар мигнули, когда было поздно и я перебрал. Какой-то тип укокошил «фрейтлайнер», его трейлер лежал поперек шоссе.
Но других призраков я не видел. Хотелось бы сказать, что я видел близнецов, Джонни и Джесси, которые стояли у трассы, подавали знаки или плясали, но нет, ни разу.
Однако о Джесси я думал, и еще кое о чем… Если верить Мэтту, что Джесси суждено было умереть, я должен был понять это еще до возвращения домой. Джесси был обречен, потому что я верил в Пса Дороги. Моя вера вытолкнула Джонни наверх, стала последней каплей. Если один из них, неважно какой, становился слишком силен — обоим конец. Вот почему у Джесси не осталось выбора.
Кладбище оседало от непогоды. Некоторое время Майк за ним ухаживал, но вскоре охладел. Ветрами и дождями расплющило холмики. Оплетенные вьюнками столбики упали, и у трассы теперь стоит лишь мраморный памятник. Он не подвластен ветрам, как и маленькая плита, которую положили мы с Майком и Мэттом. Она лежит вровень с землей. Нужно знать, куда посмотреть, чтобы ее найти:
А теперь даже великие скоростные машины мертвы — или большая их часть. С ценами на бензин, войнами и слухами о войнах все машины в наши дни — сплошная подвеска. В поворот вписываются, как кошки, но ни когтей, ни ярости у них нет, а может, оно и к лучшему. Штат ставит меньше крестов.
Но кое-какие ревуны еще остались, и кое-кто до сих пор гоняет. Ночами, лежа в постели, слушаю бешеный рев моторов на трассе-2. Я слышу, как они режут темноту, одиноко тянутся к небу, проносятся по вечной земле. Молодые ездят, как положено молодым: колесят друг за другом или за мечтой, попадая на земли призраков и надеясь, что их нет. Молодые несутся в темноту, гоняясь друг за другом или за чем-то еще… Гоняясь за дорогой.
Перевела с английского Анна КОМАРИНЕЦ
© Jack Cady. The Night We Buried Road Dog. 1994. Публикуется с разрешения журнала «The Magazine of Fantasy Science Fiction».
Дмитрий КАЗАКОВ
День сосульки
Наш бар «Красная роза» находится в самом центре города, около метро «Кузнецкий мост».
Надо выйти со станции, оставить позади арку и повернуть налево. Проделав этот нехитрый маршрут, вы увидите светящуюся вывеску в виде большого алого цветка, а под ней — дверь из темного дерева.
Тот, кто повернет золоченую ручку и переступит порог, обнаружит небольшой — на четыре столика — зал, лампы под багровыми абажурами, стены, отделанные под кирпич, стойку с табуретами, а за ней — меня.
Ах да, чуть не забыл представиться…
Зовут меня Рожер, а откуда взялось это имя — длинная история, и когда-нибудь я ее непременно расскажу. Во всем, кроме имени, я выгляжу довольно обычно: две руки, две ноги, светлые волосы, серые глаза и иногда, под настроение — русая бородка.
