происходит, делают не они, от них ничего не зависит. Кто-то из них, возможно, увлекается рукоделием, кто- то молится. Слово «счастье» возникает на экране крупным планом, его излучает тело матери, популярной певицы, короче говоря — личности. Этой женщине никогда не швырнут во гневе еду на стол. А вот ее замечательной публике живется несколько сложнее: поспешишь — людей насмешишь. Отбросы, которые валяются под их покосившимися от ветра палатками, называют планами. В телепередачах их всегда называют их настоящими именами. Чтобы они меняли и планы, и жизнь, пока поздно не станет. Ослепительно светятся рельсы, по которым то и другое мчится параллельно (план — слишком большой для одной жизни!), земля вся пестрит заплатками, колымага проваливается под ними в бездну. Беззаботно начинают они свое утро, которому еще суждено превратиться в день. День помаленечку сходит на нет. Ночь! Солнце, прочь! Одна размачивает последние крохи своей жизни в чашке с суррогатным кофе. Другая, совсем не похожая на нее женщина, акула, стоит, прислонившись к «рейндж-роверу». Что же она умудрилась такое надеть, что мы так отчетливо можем ее рассмотреть? Ну, шелковый головной платок, ну, курточка кожаная, мокасины, ох, муравьи одолели! Мы заняты разглядыванием, отстаньте, в самом деле! Тяжелая промышленность Германии рада видеть в ней свою представительницу в чужой стране. Другие отрасли при всем желании не могут видеть в ней свою представительницу, но и они мечтают о чем-нибудь таком ненормально красивом. Воля, пламенная, как огонь, живет в ней (да-да, вот такая она гибкая особа, вы не поверите) относительно деятельности в связи с тем живущим, который обладает одним преимуществом: у него есть живой член. А с ним можно вытворять ну все что угодно! Здравствуйте! Если смотреть в корень, то она никого не представляет, она — абсолютно уникальна. В принципе она может кого-то представлять и одновременно оставаться уникальной. Вот даже возьмем волосы, которые выбиваются у нее из-под платка: можно назвать такое прекрасным? Я думаю, вполне. Она не представляет никакие товары, обеспечивающие красоту, потому что ее саму не купить ни за какие деньги: пожалуй, подобные товары могут служить представителями таких, как она, в глазах других женщин, менее счастливых и удачливых. Лесоруб не имеет права к ней прикасаться. Его глаза доверяют то, что хотят сказать, обманчивой надежности ветра. Вечером, перед тем как заснуть, лежа в своей тюрьме из одеяла, он будет представлять себе эту женщину во плоти. Сам он лишь копия пустого места, репродукция этого ничто в четыре цвета. Его одежда не отличается цветовым разнообразием. Некая женщина показалась ему красавицей, к примеру дикторша телевидения: посмотрев на нее, мы придем к выводу, что Господь и Гёте нас покинули. Этот человек не оригинал. Его оригинал, скорее всего, утрачен. Он происходит от репродукции одной копии, он совсем не тот, каким его когда-то произвела на свет мать. Но: высокий и стройный. Был кое-кто до него. Многие, идущие следом за ним, дожидаются своего часа. Свое личное имя он ставит после фамилии, стоя там, весь на виду, в школьных коридорах жизни. Словно жарозащитным шлемом в горячем цеху, прикрывается он своей ужасной фамилией. Но и она его не защищает. Он невольно выбалтывает ее, представляясь, когда ему звонят по телефону. Свою фамилию он делит лишь с немногими. Он барахтается в одном горшке с подобными себе (у них один кровяной бульон). Имя же свое он делит со всеми людьми, которых зовут Эрих. Фамилия держит его в своей власти, не обещая ему в ближайшее время ничего хорошего. Выкрикнув свое имя в лесу жизни, он не услышит эха. Его милые родные детки носят с недавних пор другую фамилию. И жена теперь носит фамилию того егеря. А тому предстоит еще сделать себе в Тироле имя. Он там новенький. Но ему это наверняка с легкостью удастся. Так или иначе: джемпера на распродажах расхватывают там гораздо резвее. И не надо вести перепалок с властями. Его жена сможет вывести своего егеря на рынок. Он положит Тироль к ногам своих двоих приемных детей, и они затопают по этой федеральной земле в своей непредсказуемой игривой манере. Тень ложится на луга. Скалы вздыбились вдоль опушки. Как сверкающие струи кипящей воды, рвутся цепные собаки из конур соседских домов к чему-то для них неведомому. Хлопья пены летят с холок. Стоп, игры в сторону! Их пронзительный лай, подобно железному молоту, ударяет по долине. Ни одна не лает отдельно, нет, все голосят хором. Если бы у людей было точно так же и их можно было бы заставить всех одновременно тянуть в одну сторону, они бы давно уже в своей деревне шикарный крытый бассейн отгрохали! Из розеток вылетают молнии. Плавятся телевизоры, чего ни в коем случае нельзя допускать: во время грозы всё необходимо выключать. Эти ворота в мир иногда единственные, но только им придан вид жалких пластмассовых кексов, даже видна текстура, с помощью которой их пытаются выдать за деревянные. Они подшучивают над целыми семьями, эти молнии. Не надо так сильно! Невзирая на личности, они изгоняют все чуждое из приборов, а семью — из дому за дверь. Они вспоминают, что хотели переехать жить в Америку, и это последнее, что они успевают подумать. Мольбы здесь бесполезны. Никаких планов природа считай что не ведает. Кто поверит в то, что молния разметала целую семью, которая пыталась укрыться под деревом, и произошло это не далее как вчера вечером? Некоторые даже отваживаются включить утюг, невзирая на опасность. Электропровода шипят без особой приветливости. Ох уж эти гадюки бедных! Они-то уж не промахиваются. А у них даже нет никакого резервуара, чтобы наполнить себя заново. На обоях у них зачастую цветы гораздо крупнее, чем нам нравится. Но они, они сами, считают этот узорчик очень миленьким. Туалеты всегда стоят у них во дворе на самом продуваемом ветрами месте. В одном из таких туалетов уже много лет сидит одна крестьянка, я совсем недавно узнала: она стала для себя самой самым страшным пугалом, грязная и запущенная, одинокая куча гниющих листьев, единственный отброс, который здесь остался, причем в качестве пожизненного искупления. Своего мужа она зарезала ножом много лет назад. Все последующее она взяла на себя как следствие этого поступка. Каждому свое. Она стала влачить такое существование, которое довело ее до полусмерти, а выход только один: упасть лицом в холодную листву! Но только (несправедливо, вообще-то, иметь в виду непричастных) кому придет в голову забрести в уборную среди ночи, кто отважится сесть на толчок рядом с этой грязной грудой листьев? И облегчиться по полной программе рядом с этой кающейся католичкой? Болезненно сверкают в темноте ее глаза. Ее мужу выпал короткий жизненный жребий, он предпочел бы сам отправить жену в могилу. Просчитался, промахнулся. У крестьянки теперь уж не та легкая походка, что была прежде. Нижняя челюсть виснет, как у запыхавшейся овчарки. Она почти полностью вывернута наружу. Но это еще не конец. Старая стерва — вот кто она такая. Вы не согласны? Вот так оно все и идет. Некоторые уходят от нас прочь. Можно отдать всё в перелицовку. Лесоруб поспешает, но так, чтобы людей не насмешить, так его учили. Лес — не самостоятельная субстанция, и все же обнаружился человек, который находится у леса в услужении. А у него, у лесоруба, никого в услужении нет. У человечества в услужении находится, например, врач. С черным бараном по имени Бурли — он носит такое же имя, как и все бараны, бывавшие у этого хозяина, который особой фантазией никогда не отличался, — разговаривают с особым почтением. Потому что сегодня его поведут на бойню. Скоро его туша украсит собою мясную палитру деревенского питания. Хозяйки в поиске, они выбирают, что приготовить мужчинам на обед. А если забить животину — так это просто праздник устроить можно. Женщина крепко хватается за бараньи рога, слова утешения колокольчиком звенят у нее в устах. Сегодня жребий пал на этого барана. Кто-то выкапывает в земле яму, ведь на своей территории хозяин вправе делать все, что ему заблагорассудится. Глаз животного по капле выливается в ведро. Животное слепо доверялось словам человека, себе на погибель. Лесоруб доверяет лесу и с детства отваживается ходить туда один. Там с ним уже много чего приключалось. У него почти ни одной косточки целой не осталось. То, что можно сделать сегодня, он никогда на завтра не откладывает. Вера людей и зверей в то, что язык им в помощь, часто обманчива. С таким грязным воротничком жена мужа из дому не выпустит, она вся исстоналась от счастья своей единоличной ответственности. Беззвучно охая, эта женщина, крутясь волчком, оторвав ошпаренное паром лицо от котла с бельем, перекатывается из кухни, где она до сих пор была единоличной повелительницей, в гостиную. Наконец-то ей удается хлебнуть свежего воздуха. Но ничто, нет, абсолютно ничто и никогда уже не остудит беззащитную плоть, залитую щелоком. Ребенок, воплощая собою кару природы за собственное рождение, лежит, придавленный опрокинутым с плиты бельевым котлом. Вызывают домашнего врача, который в данный момент находится в своем, целиком принадлежащем ему, доме, а сам дом — в соседней деревне. Он врывается и делает вид, что ему уже кое- что известно. Сестра, превозмогая боль, поднимается и отодвигает воображаемый засов. Она уже знает, что будет с мужем после ее скорой кончины, он наверняка станет супругом дамочки из Филлаха. Боль вгрызается в ее тело, но она все же недостойна орла, который терзал бы ее печень. Она уже давно просвещена на этот счет. За окошком — тоже просветление, погода налаживается. Никакой орел ради этой женщины падать камнем вниз не будет. Смерть домохозяйки и орел — две вещи несовместные. Некоторые цветы рвать нельзя, потому что они под охраной. Уста этой женщины способны только банальным языком объяснить, что у нее болит. Взрослые дети в отчаянии ломают руки, хрустя суставами и посматривая на