пылесос разрушают любовно созданный оазис сидячего ландшафта. У мужчины происходит семяизвержение прямо на диване, и он сожалеет об этом. Муж отправляется на кладбище незамедлительно, следом за женой. В здоровом состоянии он был поставщиком суконной фабрики. Женщина вскидывает руки. Вереща, она проламывает пол весом своего тела и падает на много этажей вниз. Ей всегда приходилось есть последней. Долгие женские вздохи не приносят ей успокоения. Крестьянка совершает преступление по отношению к ребенку, таким путем можно изменить его социальный статус. Современный ковер выглядит так, словно борется с собственным узором, но вот он успокаивается и теперь лежит тихо. Вопиющая безысходность рождения ребенка до основания разрушает коллектив. Вода падает на дома и вновь высыхает. Раны особенно сильно болят, когда холодно. Чудовище, которое когда-то было совсем безобидным, очищает спорное пространство вооруженным путем. Вот так можно пройти через всю страну, путем бегства, не иначе. Он теперь — человек-скала! Во как. Угощение резво соскакивает с буфета, веки у женщины дрожат, она беседует с кем-то невидимым, ради которого она все это делает. Врачи калечат свою профессию, лесорубы калечат себя, занимаясь своей профессией. За иностранцем гонится ружье, а виновата врачебная практика: жена у него, видите ли, умерла неправильно! Колено ему залатали кое-как. Виноват, конечно, врач! Отряд жандармов играючи щелкает затвором. Бесплотные несправедливости, непостижимые бесцеремонности, вполне определенное автомобильное коварство (нет, вы только подумайте, каждый день он оставляет машину тут и загораживает нам проезд!) — все это, словно Божья кара, обрушивается на еще недокрытую шифером крышу сарая. У виновника — свой принцип: он сбегает из собственной жилой кухни, вешается на дереве под густой листвой, не забыв предварительно застрелить брата по соседству. Он не коронован этой кроной. Даже такими телами звери не пренебрегают, две недели он провисел никчемно, а потом они его погрызли. Теперь ему кое-что досталось, напоследок: статейка в местной газете. Крестьянка плетет себе на память венок из детей. Эдакое увековечивание, доступное только женщине. Дамочка из Филлаха едет в своем «опель-кадете» не одна. Дети раковой больной, которая умирает, сломя голову устремляются прочь. Кто-то опаздывает, над этим и смеяться-то никто не станет. Никто в этих местах часов не наблюдает, за исключением фабричного гудка. Женщина тушит голубя на сковородке. Птица краденая. Рак вот уже несколько лет неустанно трудится в этом корыте под названием женщина. Теперь тесто как следует поднялось на раковых дрожжах. Щепоточка перца — и мы поддадим ему огоньку. Кроме меня, о ней и говорить-то никто не станет. Дамочка из Филлаха — особа с темпераментом, доложу я вам, говорит служащий местной администрации, который пред лицом своего начальства в муниципалитете и не пикнет, только «спасибо» да «пожалуйста». Сосредоточенно смотрит другая крестьянка через прозрачную упаковку медицинского пункта по обслуживанию новорожденных. Гигиены там больше, чем везде вокруг. Вот там они все и лежат в кроватках, эти Моники да Францы. Мозгов у них ни на грамм. Из-под своего стеклянного колпака они камнями не кидаются. Внутренности у них начинают гнить с рождения, они все облеплены зеленой плесенью. В этой упаковке царствует иней продуктовой заморозки. Горох из маленьких детей, горох из маленьких детей, а между ними — целлофан в три слоя, чтоб каждый видел, что же там такое. Такие крохотные сверточки, одних предлагают по дешевке, другие наполовину разморозились, а потом снова затвердели. Кроме этого, домохозяйке в ее жизни больше ничего не улыбается! Оказывается, даже универсам способен ее надуть. Тельце крохотное, как у кролика, лишенное кожи. Оно похоже на ту жидкость, из которой вышло. Нечто бесформенное над малолитражным агрегатом из сердцебиений. Здесь выдерживаются полуфабрикаты, в будущем неутомимые борцы (за что-нибудь незначительное — скажем, за новую люстру в гостиной), узкостопые, страшненькие, косолапые, эдакие наковальни, по которым бьют. Нет. Медсестра, кажется, слишком большую ношу взяла в охапку, схватила — и сама испугалась: что за чудище опять выродилось на ее рабочем месте? С ватным звуком шмякается на линолеум маленький крысеныш. У него два глаза — чудо природы. Ах ты маленькая волшебная куколка. Ее пол — пока невзрачное, неиспользованное пятнышко среди многих подобных. Милая палата на три койки с роженицами-автоматами, и полно жадно хапающих родильных щипцов. Здесь даже женщины могут чего-то достигнуть. На ночном столике — охапка цветов, это неопытный муж подсмотрел в телевизоре. Взял оттуда и вручил жене. Новоиспеченная родильница сердечно благодарит. Это она тоже позаимствовала в телевизоре. Научилась у одного человека с искусно уложенными волосами (который любит природу, а конкретно — большой кусок этой природы в Америке), к сожалению он теперь так далеко! Нам всем хотелось бы когда-нибудь пойти посмотреть, какого роста он на самом деле. Бабушка через равные промежутки времени, заданные приемными часами для впуска посетителей, заваливает постель хрустящими лакомствами. Она всё выгодно купила на распродаже в универсаме. Было старое — стало новое. У ее дочери беспорядочные кровотечения. Она ходит под себя, и никто ее не жалеет. Бабуля! Женщину сердечно поздравляют с той раной, что у нее внизу туловища. Сотрудницы с предприятия тоже пришли навестить. Новые горы объедков погружаются в тржину подушки. Снаряд, запущенный пуховой катапультой в восковую сырость часа рождения, а что же вылетело-то? Нечто столь же ничтожное, как и его мать. Это нечто тут же заваливают местными сластями. Дедушки смущенно роют глубокие ходы в стерильные кельи. Они являются в палату к дочке-матери с золотыми цепочками, купленными их неподкупно-сварливыми женами. Вот так и мстит тебе твоя жена, не понятое никем создание. Беспомощный родственник разламывает плитку дешевого шоколада с белесым налетом, словно хлеб на Тайной вечере (послед не отошел так, как надо). Кулон, изображающий ангела-хранителя, поблескивает на стерильном одеяле, а муж уже снова жаждет переспать с женой. А у жены еще раны саднят. Свят, свят, свят. Мать. По гигиенической одежке протягивай ножки. Стойло любви закрыто на неопределенное время. Скотское единение мужа и жены может состояться только начиная со следующей недели, позвоните еще раз в понедельник! Вот наконец-то и послед показался. Он — неотъемлемое условие здоровья матери. Он со свистом вылетает из горячего как печь ствола. О, материнский пар (дитя давно уже появилось на свет, посмотрите, ну как вам?), и эта тяжесть в опустошенной немалыми трудами утробе! Раз в жизни побыть матерью — этого достаточно. Любезно оставаться ею за стеклянной витриной, два года минимум. Но вскоре уже никто в эту витрину смотреть не станет. Отец отрясает чумную бациллу сельского хозяйства со ступней своих. Здесь скоро будет свежая выпечка для пропитания людей, приходите! Из пакетов ручьем текут паразиты. В детском саду выдали на руки ребенка, с которым случилось страшное несчастье. Он теперь не такой новый, каким был когда-то. В этом климате ничего долго не сохраняется. Чисто вымытые, теснятся в загончиках матери-коровы со своими большими (или больными?) животами. Распятый на кресте Спаситель смеется над ними. Иисус, а ты основательно прибил к кресту этих женщин. Кое-кто из них даже молится. На самом деле молитва звучит у них внутри: Господи, помоги маленькому младенцу в футляре, чтобы в холодильнике он не ложился поперек, а то выход загородит. Сделай так, чтобы и потом он не привлекал к себе бессердечного внимания. Бессердечно может завершиться подростковая дружба с девочкой, армия прежде всего! Черт побери. Откуда он ни с того ни с сего взялся, этот ощеренный убийца на мопеде? Из какого отхожего места? Тело матери падает из окна, проносясь мимо мертвого шестнадцатилетнего сына. Она уже не увидит, как ее второй ребенок окончательно превратится в раба. Сын кривит свой нож, корча мерзкую рожу. Рано начал он стыдиться своей матери. Раны заливает навозная жижа, как неразумно. Забытая, оттесненная на стариковскую половину, покачивается одна из этих матерей, уткнувшись лицом в коровью лепешку. Она смотрит обессилевшим змеям прямо в их закрытые глаза. Как жаль, что она потеряла точку опоры! Регистрационная касса звенит, скоро придет электронное подтверждение. Яд кипит в теле. Кто-то бездумно роет яму, в которую собирается свалить отходы, ему сородичи поручили. Они, его сородичи, люди ленивые. Многие каждый день, вопреки здравому смыслу, переходят через рельсы. Тускло горит фонарь. Кто-то копается в саду. А нашему муниципальному служащему теперь без нахальства никуда. Ведь он вступил в пору второй молодости, так и цветет. Зимняя вишня — самая сладкая. Палата на три койки говорит свое веское слово громко, когда речь идет о приросте населения. Животный мир кучкуется. Наседки тоже подают свои отчаянные материнские голоса, но кто сегодня станет к ним прислушиваться! Дочку хозяина после полуночи бросили на кегельбан, позже это оказалось шуткой. Все пьют. Весь вечер в пятницу — ножевые удары налево и направо. Нож дешевле пистолета. В головах у некоторых щелкают наглые расчеты на наследство. Они убивают друг друга без особых усилий. Кусачки смерти держат сестру крепко, напрасно она прижимает к себе транзисторный приемник. Позвольте, но ведь она тоже мать, несмотря ни на что! Если кто-нибудь выручил за что-то слишком много, деревня начинает гудеть вокруг него, как потревоженный улей. А если слишком мало — телефонные провода гудят от злорадства. Но телефон — не главное средство сообщения. Они не любят говорить во всякие там приборы. За мелочи сражаются не на жизнь, а на смерть. Почему, собственно? По команде в отверстиях возникают спеленутые фигурки — скулящие коконы. Одни они