С видом послушной пай-девочки Соня протянула усталому городовому документ — запаянную в пластик карточку с двумя цветными поляроидовскими фото — фас и в профиль, фамилией, именем, отчеством — по-русски и латиницей; на обороте плотными рядами шли отпечатки ее пальцев.

Городовой сунул карточку в сканер.

— Руки клади, — в тысячный, наверное, за сегодня раз приказал он.

Разве ж мы можем не слушаться, дяденька? Мы девочки хорошие, университетские, послушные, ни в чем предосудительном не замешаны, члены Российско-Американской Лиги Друзей, во время Установления Международного Контроля проявили лояльность, досье у нас чистенькое-пречистенькое…

Как наутро простыня у новобрачной. Нынешней, конечно.

— Корабельникова… София Юрьевна… православная… номер социального страхования… совпадает. — забубнил городовой. — Словесный портрет… совпадает. Отпечатки пальцев… совпадают. Это ж какая-такая Корабельникова? Уж не Юрия ли Палыча Корабельникова, первого заместителя…

— Она самая, — елейно пропела Соня.

— Ишь ты! — удивился городовой. — Ну, хоть вы и дочка… а закон для всех один. Рюкзачок сюда извольте!..

Обычно городовые на шмоне все делают сами. У них и оружие-то смешное

— газовые пистолеты до шокеры. Правда, хорошие. А вот рейнджеры — те вооружны до зубов. И ежели что — польют толпу свинцом, разбираться не станут, кто там в ней, женщины, старики или дети. И чего они сейчас-то сюда выперлись? В городе все спокойно. Лето. Август. Подполье уже три месяца сидит тише воды ниже травы — после того громкого дела, диверсии на Сортировке, когда сожгли десяток новехоньких «Абрамсов-2» и положили почти пятьдесят человек охраны.

Правда, ИХ среди погибших было едва ли десятка два. Остальное — наши, отечественные… предатели из Внутреннего Корпуса. Эти — не городовые, эти

— шакалы и сволочи, все они подпольем уже приговорены и пощады никому не будет. Хуже их — только церковники. Ну, не все, конечно, а те, что за «примирение» ратуют. Для них у Сони вообще никаких слов не находится. Ни матерных, ни иных. Только свинец. Да еще иногда коктейль Молотова. Очень хорошо действует.

— Рюкзачок сюда извольте!.. — повторил городовой.

Соня с каменным лицом шмякнула рюкзак на досмотровый стол. Индукционым искателем городовой проверять не стал — ясно и так, что железа у туристов много. Распустил завязки на горловине, полез внутрь.

Разумеется, «Узи» у нас лежит не просто так, а в двойном кармане на самом дне, замотанный в тряпки. Городовой может докопаться до самого низа, но ничего не найдет. И только если обратит внимание…

Но пока еще не обращал. Машка-Снайпер, кстати, засыпалась совсем по-глупому. Пистолет сзади за поясом юбки несла — это здоровенный, тяжеленный «Стечкин»-то!

Хороший городовой попался. Дорылся только, наверное, до трети. А потом рукой махнул.

— Проходите… София Юрьевна. Батюшке кланяйтесь. Мол, от старшего смены Сидорова Егора Пе…

— What y'are talkin' 'bout? — весело блеснув глазами, тотчас поинтересовался негр-рейнджер. Изъясняются они, кстати, все поголовно на своем «эбонике», к классическому английскому Его Величества короля Чарлза отношение имеющего весьма и весьма отдаленное. в Whatcha gonna do?..

Городовой тотчас же сник.

— Сорри, сэр… Ай ду нот интенд ту… — лицо полицейского аж побагровело от неимоверных усилий.

— С'mon, shut up, buddy, — решительно сказал негр. И для вящего эффекта ткнул городового стволом под ребра. — Git alon' an' lemme see. I hafta chek…

Соня поняла, что сейчас ей, похоже, стоит немедленно упасть в обморок. Или начать раздеваться на виду у всех. Или выкинуть еще что-нибудь, столь же милое и непринужденное.

Негр коротко бросил своим нечто уже совершенно непонятное, наверное, на внутреннем жаргоне 82-й дивизии. И, перекинув винтовку за спину, обеими руками принялся шарить в бедном Сонином рюкзачке. Руки у него оказались на удивление длинные и орудовал он ими весьма ловко.

Очередь за ними терпеливо ждала. Ребята и Машка скорчили постные физиономии, всем видом своим являя оскорбленную невинность.

Рейнджер тем временем добрался до самого низа. Соня наскребла где-то сил посмотреть на него и слегка состроить глазки. Мол, дорогой мой, ты, конечно, душка, но поезду-то отходить через полчаса, а впереди еще вагонный досмотр…

Негр на мгновение замер. Сердце у Сони оборвалось — неужто нащупал? Но нет, рейнджер, оказывается, просто удовлетворился осмотром. Выпрямился, уперев здоровенные руки в боки, сверх вниз (причем с ОЧЕНЬ высокого верха!) взглянул на Соню. Очень нехорошо взгянул. Настолько нехорошо, что за один такой взгляд следовало выпустить ему в брюхо целую обойму.

Взгляд был на редкость сухим. Стопроцентно. Как воздух в центре Сахары или Гоби. Коренным образом отличавшийся от первого, пойманного ею. Тот — «мокрый» — был совершенно обычен и привычен. Такие взгляды скользили по ней, не задевая. Неважно, была ли она закутана с головы до пят или, наоборот, в бикини, минимизированном до крайней степени. Эти взгляды — просто отдача от ее оружия.

Но вот ЭТОТ взгляд ей очень не понравился. Не понравился до такой степени, что хоть сворачивай всю операцию.

Однако, против ее ожидания, ничего не случилось. Негр отвел взгляд и вполне равнодушно кивнул.

— Проходите, — с явным облегчением проговорил городовой.

С Машкой и ребятами все прошло куда проще.

Они уже шли по перрону, когда Соня, высоко подняв согнутую левую руку с большими круглыми часами на запястье — так, что в стекле отразился и турникет, и толпа, и будки, и городовые — увидела, что рейнджер пристально смотрит ей вслед. Прежним сухим взглядом.

Стало очень страшно.

Память ко мне возвращается странно, обрывками, по частям. Никогда раньше мне не доводилось погибать, тем более — такой смертью. Я не знаю, что стало с тем парнем, что пришел сюда и — неведомо как! — отыскал-таки Русский Меч. Мои глаза открылись в тот миг, когда рука — НЕ МОЯ РУКА! — коснулась эфеса зачарованного оружия. Я смотрел чужими глазами, я был в чужом теле… однако оно повиновалось мне. И я стараюсь не думать, что случилось с ЛИЧНОСТЬЮ того парня, что оживил меня. Оживил, сам пожертвовав собой.

В избе — подзапущенной, конечно, но не разграбленной, помогли малые орташевские обитатели, домовые, овинные, гуменники и прочие — я нашел единственный документ моего спасителя. Паспорт с двуглавым орлом. А в паспорте — имя.

Всеслав Брячеславич Полоцкий.

Мое имя.

С фотографии на меня смотрело мое лицо. Таким я был — много веков назад, когда никто и слыхом не слыхивал ни о какой Москве, а над Днепром во всей красе вечной твердыней стоял стольный Киев.

Кроме имени, фамилии и отчества в паспорте больше ничего не было. На месте даты рождения расплылась светло-желтая прозрачная клякса от каких-то химикалий, выевшая напрочь все чернила. И то же самое — там, где была «прописка».

А сам Меч отыскался в глухом болоте, на краю гиблого бучила — лежал, точно палка, обвитый травой, утонувший во мху… И откуда было мне знать, что случилось в Орташеве после того, как погасло мое сознание? Как он, мой неведомый двойник, исхитрился отыскать величайшее мое сокровище, бережно хранимое во всех войнах и передрягах вот уже без малого тысячу лет?

У меня нет ответов на эти вопросы. И, боюсь, нескоро еще появятся.