рукоятку пальцами. Пару раз он сделал вид, что чуть не выронил кинжал, и этот обманный трюк возымел действие. Наиболее отважный кореец ринулся на Бондаря, издавая протяжный устрашающий клич:

– Ай-йян-нья-аааа!

Это было довольно грамотное нападение – почти непредсказуемое, решительное, стремительное. Кинжал корейца взметнулся от правого колена вверх и, едва не вспоров куртку Бондаря, сверкнул в сантиметре от кончика его носа. На этом короткий поединок завершился. Зрители не сразу поняли, почему юноша стоит столбом со вскинутой рукой, и дружно ахнули, когда сообразили, что клинок отпрянувшего Бондаря обагрен кровью. Он полоснул противника от незащищенной подмышечной впадины до пупа, и кореец оцепенел – не столько от боли, сколько от шокирующей мысли, что все кончено. Не имея представления о том, насколько опасна его рана, кореец выронил кинжал и скрючился, подвывая так тоненько и горестно, словно близость смерти превратила его в маленького мальчика, оплакивающего свою судьбу.

В душе у Бондаря не вспыхнуло ни самой крохотной искры жалости. Краешком уха он слышал истошные крики Пом, уголком глаза он видел, как акула проплыла совсем рядом. Когда чудище разворачивалось для нового захода, его белесое брюхо сверкнуло в сумерках, но этого Бондарь уже не видел. Используя согнутую спину раненого в качестве трамплина, он прыгнул на нее, оттолкнулся и впечатал подошву в ближайшую узкоглазую физиономию. Физиономия клацнула зубами и опрокинулась. Упавшего навзничь корейца следовало бы добить, но времени у Бондаря не было. Он спешил расправиться с остальными, чтобы успеть вытащить из воды бедняжку Пом. Даже застывшая фигура Председателя не интересовала Бондаря. Он делал то единственное, что подсказывал ему инстинкт – защищал слабого, побеждал сильного.

– Н-на!

Как только в поле зрения Бондаря возник третий противник, он принялся рубить наотмашь, кромсая чужие пальцы, запястье и бицепсы. Не успел парень выронить нож из искалеченной руки, как дело дошло до его товарища, совсем потерявшего ориентацию во времени и пространстве, – этот русский действовал не просто быстро, он двигался со сверхъестественной скоростью и проявлял такую же сверхъестественную интуицию.

Ф-фыр. Ф-фыр. Ф-фыр. Трижды взмахнул кореец ножом, имитируя чужую тактику, и трижды промахнулся, даже вскользь не задев увивающегося вокруг него Бондаря. Затем последовали короткие, обжигающие вспышки боли, следующие друг за другом почти без пауз. Почувствовав, как холодная сталь пронзает бедро, юноша упал на одно колено и захлопал глазами, пытаясь понять, как и когда приключилось с ним это несчастье. В следующую секунду он озадаченно уставился на свою разрезанную по диагонали футболку. Последний удар лишил его возможности видеть одним глазом, но это уже не имело значение. Время, отведенное корейцу на то, чтобы воспринимать окружающий мир, истекло. Не издав ни звука, он рухнул лицом вниз, бессмысленно хватаясь за рукоять кинжала. Но не существовало такой соломинки, которая была способна удержать человека, затягиваемого в омут небытия.

Очередная нить жизни оборвалась, а смерть еще только входила во вкус.

Пробираясь к борту, Бондарь на всякий случай сунул нож под ребра подвернувшемуся корейцу, а потом напрочь забыл о предосторожности. Было уже темно, и он не видел, что происходит в море, но вглядываться туда Бондарь не стал. Не это требовалось от него, совсем не это. Вцепившись обеими руками в канат, Бондарь рывками потащил его на себя, надеясь вытащить Пом раньше, чем ее нога или рука перекочует в акулью пасть.

– Остановись! – крикнул Председатель, зачем-то поднявшийся в рубку.

– Да пошел ты! – пропыхтел Бондарь. Канат выбирался из воды на удивление легко, будто ему самому не терпелось вернуться на родной корабль. Причина прояснилась, когда в темноте вспыхнул луч прожектора, позолотивший гуляющие по морю волны. Бондарь выругался и бросил канат, мокрый конец которого оказался измочаленным, словно побывал между зубьями шестеренок. Вода в круге света бурлила, кипела, пузырилась. На поверхности не было ни Пом, ни Пьо, зато из глубины то и дело возникали отвратительные черные рыла, терзающие лохмотья мяса. Одна обезумевшая от алчности акула вцепилась в товарку и по-бульдожьи задергала головой, норовя отхватить кусок побольше. Бондарь отвернулся и, прикрывая глаза от беспощадного света, окинул взглядом поле боя. Двое врагов лежали на раскачивающейся палубе, и просоленные доски не успевали впитывать струящуюся кровь. Остальные держались на безопасном расстоянии, сгрудившись возле входа в нутро яхты. Было непонятно, чем они там занимаются. Нехорошее предчувствие толкнуло Бондаря к кучке корейцев, но его остановил голос Председателя:

– Еще один шаг, и Лизе конец. Хочешь проверить, клюют ли акулы на перекрашенных блондинок?

Приглушив накал свечения, прожектор повернулся в нужном направлении, давая Бондарю возможность оценить серьезность угрозы. Его глаза отчетливо рассмотрели окруженную корейцами Лиззи, однако отказались поверить увиденному. Признать, что к ее горлу приставлены ножи, означало признать поражение.

– Что скажешь? – крикнул Председатель сверху.

Медленно повернув голову, Бондарь уставился на круг слепящего электрического света и произнес:

– Ее отпускают, я остаюсь.

– Куда отпускают? – сардонически расхохотался Председатель. – К акулам? Вплавь? На яхте нет ни одной шлюпки, моторка покоится на дне. Я же предупреждал, Женя. Путей назад нет. Только вперед. – Он ткнул пальцем в южном направлении. – Родина ждет.

Оставшиеся в живых корейцы засмеялись, хотя и не слишком весело. Ухмылялись даже те, которые отведали бондаревского ножа. Лишь мертвые хранили безразличное молчание. Покосившись на них, Бондарь вдруг понял, что должны были испытывать гладиаторы, стоящие на залитой кровью арене. Их победа всегда оказывалась на проверку химерой. Избавляясь от одних врагов, ты приобретаешь других. А небесные судьи только и ждут повода показать опущенные вниз большие пальцы.

– Не бойся за меня, Женя! – крикнула Лиззи, делая отчаянные попытки вырваться. Казалось, ее удерживают не грязные мужские руки, а щупальца гигантского осьминога.

– Это было недоразумение, – обратился Бондарь к черному силуэту на крыше ярко освещенной рубки. – Вы погорячились, я тоже. Мы оба погорячились.

– Ты подал мне отличную идею, – обрадовался Председатель. – Слыхал русскую поговорку про клин, который клином вышибают? Так вот, Женя, горячие головы остужают чем-нибудь таким же горячим. Как тебе мой парадокс?

Не понимая, о чем идет речь, однако подозревая, что ничего хорошего от выдумок Председателя ожидать не приходится, Бондарь поспешил сменить тему:

– Зачем вам Лиза? Пусть спускается в каюту, а я хоть сейчас стану к штурвалу. Хватит на сегодня приключений. Вашим парням требуется перевязка и отдых.

– За них-то я не переживаю, – пробормотал Председатель, вальяжно спускаясь по трапу на палубу. – А вот твое ближайшее будущее представляется мне не слишком радостным, Женя. Видишь эту штуковину? – Председатель осклабился, постукивая по ладони длинной полированой палкой полутораметровой длины. – Такими дубинками когда-то забивали котиков на лежбищах. Потом расскажешь, каково приходилось бедным животным. Если очухаешься. Повернись-ка ко мне спиной, Женя, и опусти руки по швам. В противном случае даме твоего сердца перережут глотку.

– Без проблем, – пожал плечами Бондарь, выполнив требуемое.

Это была та самая хорошая мина при плохой игре, которая не дает покоя романистам. «Иногда, – невесело подумал Бондарь, – ничего иного не остается. Только делать хорошую мину при проигранной партии».

– Женя! – прозвучал тревожный окрик Лиззи. Почти одновременно на беззащитный затылок Бондаря обрушился чудовищный удар, сваливший капитана на палубу.

«Хорошо, что не в висок», – промелькнула мысль в готовом отключиться мозгу. Но это была глупая и даже нелепая мысль – ничего хорошего не происходило и не предвиделось.

На пустынной площадке собралось около ста человек, среди которых Бондарь узнал тех, кого считал своими заклятыми врагами. Компания смотрелась весьма колоритно, однако озирающийся по