столом.

– Бьюсь об заклад, вы мечтаете о горячем! – воскликнул Председатель, потирая руки. – Жирная тресковая уха, макароны по-флотски, какао со слоеными пирожками.

Заприметив насмешливые искорки в глазах корейца, Бондарь предположил, что тот попросту издевается над гостями, и оказался прав.

Достав из буфета две небольшие плоские коробочки размером примерно 15 сантиметров на 25, Председатель метнул их по поверхности стола, со словами:

– Ловите.

– Что это? – удивилась завладевшая коробочкой Лиззи.

– Тосирак.

– Впервые слышу.

– Неудивительно для эстонки, – пренебрежительно заметил Председатели. – А вот в моей стране тосирак пользуется огромной популярностью. Его любят все, от мала до велика.

– Сухой паек, – определил Бондарь, снявший плотно пригнанную крышку первым.

– Корейцы называют это готовым обедом. Тосирак берут с собой на работу и в школу, в поход и на стадион…

– У нас такие штуковины называются коробками для завтраков, – сообщила Лиззи. – Точно такие же отделения для разных блюд. Когда я училась в…

Предусмотрительно наступив американке на ногу, Бондарь завладел инициативой.

– Какие-то засушенные черви, – пробормотал он, трогая содержимое тосирака пластмассовой вилкой.

– Это лапша, – нахмурился Председатель. – Высококачественная лапша, которая все чаще заменяет нам рис.

– Ее заливают кипятком и добавляют специи из специальных пакетиков, – сообразила Лиззи. – Китайская лапша быстрого приготовления. Однажды я пробовала такую…

– Вздор! Подобную чушь способна сказать только женщина, глупая женщина! – Возмущенный Председатель напыжился и побагровел. Его шея раздулась до такой степени, что стоячий воротник френча врезался в кожу, как ошейник. – Китайская лапша, подумать только! Перед вами настоящая корейская лапша, самая лучшая в мире.

Будучи патриотом, Председатель Ли ни на секунду не сомневался в правдивости своих слов. Однако, если бы он обратился к истории, ему пришлось бы попридержать восторги. Когда в 1940 году эта лапша впервые появилась в Корее, местные остряки окрестили ее «рамэн» – в честь распространенной тогда марки немецкого цемента. Это был намек на серый цвет изделия и на его исключительную твердость. Со временем качество лапши улучшилось, но не настолько, чтобы лидировать на мировых рынках.

Предположив, что затронутая тема по какой-то причине неприятна владельцу яхты, Бондарь вторично придавил ступню американки к полу и полюбопытствовал:

– Эта коричневая субстанция в круглой ячейке – соус?

– Да, – успокоился Председатель. – В комплект входят также маринованные овощи и пулькога.

– Название экзотической рыбы, не так ли? – постаралась загладить оплошность Лиззи. – Вкусно, наверное.

– Пулькога – это корейский шашлык, – огорошил ее Председатель. – Стыдно не знать таких элементарных вещей. – Он встал, с грохотом отодвинув стул, и едва не упал, сделав несколько вынужденных шажков по накренившемуся полу кают-компании. – Обедайте без меня. Вынужден покинуть вас, потому что меня всегда раздражает вопиющее невежество европейцев. – Опираясь растопыренными пальцами о стену, Председатель двинулся к выходу, не переставая брюзжать на ходу. – Что такое пикули или анчоусы они знают, а национальная корейская кухня для них тайна за семью печатями.

– Кипяток, – всполошилась Лиззи. – Прикажите подать нам горячей воды.

– Если вас не затруднит, – смягчил формулировку Бондарь. Держась за дверь, Председатель смерил обоих недовольным взглядом и отчеканил:

– Затруднит. Обойдетесь без кипятка. Пусть холодная сухая пища послужит вам уроком. Я умею и люблю обучать правилам хорошего тона всех, кто в этом нуждается. А теперь разрешите откланяться.

Ударившись поочередно об оба дверных косяка, Председатель удалился.

Прислушиваясь к шуму, с которым он пробирался по коридору, Лиззи не удержалась от улыбки. Бондарь же был угрюм и собран. Поводов для веселья в создавшейся обстановке он не усматривал. Ни единого.

Предоставленная в их распоряжение каюта оказалась тесной, как монашеская келья. Помимо двухэтажной койки здесь умещался лишь колченогий стул, пара картонных ящиков с разным хламом да навесной шкафчик, дверцы которого грозили слететь с хлипких петель. Нечего и говорить, что Лиззи не отпустила Бондаря наверх, а уложила его внизу и для верности навалилась на него всем телом. Грязный тюфяк был застелен пальто американки, однако вся остальная одежда осталась на ней, несмотря на многочисленные протесты и увещевания. Бондарь был неумолим. Заниматься сексом в подобной обстановке было все равно что питаться сырой лапшой без соли.

Последний довод если не убедил Лиззи, то заставил смириться. Вытянувшись поверх Бондаря, она ограничивалась тем, что прикасалась к нему и смотрела на него. Оказалось, что при наличии определенных чувств этого вполне достаточно. А еще американка поняла: еще никогда ее счастье не было таким близким и таким недостижимым.

– Женя, ах, Женя, – приговаривала она.

Пальцы у нее были нежные-нежные, а глаза грустные-грустные.

– Не думай о плохом, – предложил Бондарь, позаботившись о том, чтобы в его голосе не проскользнули нотки неуверенности, которую он испытывал.

– Я думаю о хорошем, – откликнулась Лиззи. – Думаю о нас, о том, что мы вместе. Мне хорошо, хотя я знаю: мы не выберемся отсюда, – закончила она упавшим голосом, осторожно прикасаясь к щетине на подбородке Бондаря.

Его сердце сжалось и заколотилось о ребра сильнее. Давало себя знать тоскливое предчувствие, поселившееся в потемках души. Бондарю было все труднее и труднее думать о задании, с которым он прилетел во Владивосток. Помимо бомб, в мире существовала женщина, доверчиво прильнувшая к его груди. Ее нужно было защитить и уберечь. Только он может это сделать. Никто другой.

– Глупости, – проворчал Бондарь, перебирая пряди волос, щекочущие его лицо. – Две трети дела сделано. Осталось чуть-чуть.

– Чуть-чуть нам осталось быть вместе, – печально произнесла Лиззи.

На шею Бондаря упала слезинка. Вряд ли она была такой уж горячей, но он вздрогнул, как если бы его обожгли каплей расплавленного металла.

– Вместе нам осталось быть так долго, что я тысячу раз успею тебе опротиветь, – сказал Бондарь.

– Никогда! – воскликнула приподнявшаяся на локтях Лиззи. Было видно, как блестит влажная дорожка, прочерченная слезой на ее щеке.

Яхту мерно поднимало и опускало, но от этого не возникала иллюзия, будто находишься в раскачивающейся колыбели. Представить себя безмятежно отдыхающим в гамаке тоже не получалось. Уж слишком громко трещали и поскрипывали все сочленения суденышка.

Опасливо оглядев ходящую ходуном каюту, Лиззи переползла чуточку выше, нашла губами ушную раковину Бондаря и спросила шепотом:

– Нас и здесь могут подслушивать?

Он нежно обхватил ее голову руками, приподнял и утвердительно закрыл глаза: «Да».

– Уши у стен?

– Да.

Лиззи снова прильнула к Бондарю и, обдавая его жарким дыханием, призналась:

– Не понимаю, как тебе удалось справиться с управлением? Ты ведь не миллионер?

«Нет», – безмолвно согласился Бондарь.

– Значит, личной яхты у тебя никогда не было?

Бондарь заставил Лиззи повернуть голову набок, чтобы добраться до ее аккуратного ушка. Произнес едва слышно: