весомо лежали в руках, успокаивали.

Засунув гранаты в карманы, Кольцов выполз из землянки и снова где-то совсем близко услышал немецкую речь. Это было уже не монотонное бормотание санитара, а спокойный разговор, даже смешки. Выглянул, увидел близко тарахтящую танкетку и возле нее троих в черных комбинезонах. Немцы, видно, выскочили справить малую нужду, а заодно поглядеть, что тут наделали их приятели в русских окопах. — Все трое, нагнувшись, разглядывали что-то там, у себя под ногами.

— А, суки! — выругался Кольцов и, вырвав кольцо, швырнул в них гранатой, злобно, как камнем.

Граната звучно ударилась о борт танкетки, отскочила и взорвалась в воздухе. Он бросил вторую гранату и выскочил из траншеи сразу после взрыва, думая придушить своими руками того, кто уцелеет.

Но никто не уцелел. Трое немцев валялись на черном снегу мертвые, а рядом подрагивала, будто живая, танкетка с белым крестом на борту. И люк был откинут, и никто из люка больше не показывался.

Кольцов полез в этот люк, думая только о том, что за броней безопаснее, что оттуда, сверху, лучше оглядеться. Но когда плюхнулся на мягкое сидение, толкнув рычаги, и танкетка дернулась, он возликовал, сообразив, что надлежит делать. Никогда не водил танков, тем более немецких, но тут уверовал, что дело это не такое уж и трудное. Потянул один рычаг, потянул другой, понял, что надо делать, и поехал медленно через истерзанное артподготовкой поле туда, где гремел бой.

В узкую щель он сначала ничего не мог разглядеть: все мельтешило, прыгало перед глазами. Прижался лбом к резиновой выпуклости, чтобы не отрываться от щели, но лоб то и дело соскакивал с резинки, больно ударялся о какой-то болт, торчавший рядом. Но все же приноровился и теперь он видел частые вспышки выстрелов и каких-то людей, лежавших на пестрой земле, не понять живых или уже убитых. И вдруг, как ножом полоснуло: немцы! И не убитые вовсе: то там, то тут вспыхивали короткие мгновенные огоньки.

У, гады! — заорал Кольцов, направляя танкетку прямо на этих людей. Кто-то отскочил в сторону, но кто-то и не успел. Близко мелькнула голова в каске, большие выпученные глаза, рука с пистолетом.

А потом он увидел пулеметчиков. На мгновение мелькнула картина: лежат двое, растопырив ноги, тугие шинели, каски, пулемет, — не «Максим», не дегтяревский, — чужой пулемет. Он заелозил лбом по резинке, стараясь получше разглядеть пулеметчиков, снова увидел и больше уж старался не терять их из виду.

Может, пулеметчики и отскочили, — не видать вблизи, но пулемет он уж точно придавил, громыхнуло снизу железом по железу, обрадовало. Так бы и ездить, давить гадов. Да подумалось вдруг, что танкетка — это ж трофей, надо ее к своим перегнать, а там найдется кто-нибудь знающий. И он, не сворачивая, так и продолжат ехать, рассудив, что в той стороне, куда стреляли немецкие пулеметчики, как раз и есть наши. Что-то все било по железу, — то ли она, ломалась, танкетка, то ли стреляли по ней, мелькало незнакомое перед глазами, дубки низкорослые, кусты, провалы траншей, а людей больше не было никого.

Наконец, он увидел своего: матрос — это точно, бескозырка блином на голове, ленточки в зубах. Пластается по земле, вроде бы и без оружия вовсе, руки под себя жмет.

Поберегись! — закричал Кольцов, дергая рычаги, стараясь объехать матроса.

На время он потерял его из виду, а потом снова разглядел совсем близко, и что он жал под себя, тоже разглядел, — кругленький боченок противотанковой гранаты. И вспомнил вдруг, что если уж матрос надевает бескозырку да берет ленточки в зубы — сдержись, — умрет, а свое дело сделает.

— Очумел что ли?! — заорал он. — Свои тут!

Бросил рычаги, отдернул ноги от педалей, чтобы остановиться. И остановился, полез к люку. Но тут кинуло его в сторону, хватило о железную стенку.

Сразу или не сразу очнулся — не понял. Все тот же сумрачный свет лился в открытый верхний люк, все так же частили выстрелы и ухали взрывы, но теперь, словно бы, не рядом, а далеко в стороне. Танкетка лежала почти на боку, и Кольцову пришлось лезть к люку не вверх, а как-то вбок. Высунувшись, он сообразил, что случилось: подорванная танкетка крутилась на одной гусенице, угодила этой гусеницей в близкий окоп и заглохла. Он вылез, сполз в этот окоп, прислонился спиной к мерзлой стенке, приходя в себя.

И вдруг снова услышал немецкую речь. Он приподнялся и увидел такое, отчего похолодело в нем все. Неподалеку, метрах в пятидесяти, никак не больше, стоял с поднятыми руками младший лейтенант Северухин, неузнаваемый, без очков, а напротив, уставив в него автоматы, застыла группа немцев. И офицер стоял впереди, вытаскивал из кобуры на животе черный, блестящий, густо смазанный, видно редко вытаскиваемый, пистолет.

— Комм! — крикнул офицер. — Иди сюда!

И Северухин пошел, раз шагнул и другой навстречу офицеру.

Кольцов застонал и, испугавшись, что его услышат, зажал рот ладонью, заметался глазами по сторонам, нет ли где хоть винтовки. Срезал бы он этого офицера и Северухина заодно. А там будь, что будет.

— У, гад, сдаваться?! — сквозь зубы прошипел он. Упал на четвереньки, пополз по дну траншеи к ее изгибу, надеясь хоть там найти что-нибудь. И нашел. Траншея кончилась пулеметным окопом, и пулемет стоял наполовину засыпанный, так что его почти и не видно было в куче земли, только хомут свисал со стола, и, вцепившись в этот хомут одной рукой, висел на нем так же полузасыпанный взрывом пулеметчик в черной флотской шинели.

Кольцов с трудом разжал закоченевшие пальцы, осторожно покачал пулемет за хобот, чтобы стряхнуть с него землю! А сам все косился туда, где с поднятыми руками стоял Северухин.

— Комм! — снова крякнул офицер и, постояв, покачавшись на длинных ногах, сам пошел вперед, выставив перед собой пистолет. И по мере того, как он подходил, Северухин все опускал руки, словно они были слишком тяжелы.

Только тут Кольцов понял, что Северухин ранен, что он еле стоит. Разглядел черно-красные полосы на лице от стекавшей с головы крови. И сбившиеся, размотавшиеся бинты на его руках все были сплошь в тех же черно-красных пятнах. Они казались большими, эти руки, невероятно распухшими.

— Хенде хох! — крикнул офицер и ткнул его стволом в подбородок.

Северухин послушно вздернул руки и вдруг резко опустил их, сразу обе, на голову офицера. А дальше произошло непонятное: офицер рухнул, словно у него вдруг подломились ноги, а Северухин снова поднял руки и быстро пошел к немцам, стоявшим небольшой кучкой поодаль. Несколько автоматов ударило ему в грудь, но он все шел, не падал.

Уже не таясь, Кольцов задергал стволом пулемета из стороны в сторону, чтобы скорей стряхнуть землю. На миг отвел глаза от Северухина. И тут одна за другой грохнули две гранаты. Не велики огненные всплески от гранат, но они словно бы проглотили и немцев, и Северухина. Кольцов понял, что произошло. В последний свой миг, держа фанаты в поднятых руках, младший лейтенант Северухин стоял и ждал, когда немцы подойдут ближе. Когда офицер ткнул его пистолетом в лицо, не удержался, ударил гада теми гранатами и снова поднял руки, чтобы осколки разлетелись подальше.

Кольцов ткнулся лбом в рукоятки пулемета и заплакал, впервые в жизни заплакал навзрыд. Все беды и боли свои вдруг показались ему маленькими, никчемными в сравнении с этой болью и бедой, с безмерностью ненависти незаметного и тихого Северухина, их добряка, их «очкарика», их никем не понятого взводного?

С новой, захлестнувшей его, злобой, он начал очищать стол, на котором стоял пулемет, с мгновенной радостью увидел, что лента вставлена, нажал на спусковой рычаг. Пулемет послушно отозвался короткой очередью. И тогда Кольцов решил для себя, что здесь и будет его последняя в жизни позиция.

Он все ждал, когда начнут подниматься немцы, что были там, возле Северухина. Но согнутые темные фигуры появились левее, и бежали они куда-то в сторону. Он ударил по ним короткой очередью, и фигуры пропали. Но через минуту появились вновь и было их уже много больше. Снова Кольцов нажал на рычаг, с удовольствием ощущая мощное биение пулемета. Снова пропали немцы, и снова появились в еще большем числе, словно они множились от его очередей.

По полю, по разрушенным брустверам запрыгали клубки разрывов мин, крупный осколок со звоном ударил в щит и зашелся в визге, рикошетируя. И вдруг кто-то ударил Кольцова по спине, сильно ударил, будто палкой, — с оттяжкой…