Я. Семь. Лет. Жила. Воспоминаниями. О самой. Светлой. И большой. Любви.
В своей, сука, жизни.
Я книгу, книгу, мать твою, написала!
Для чего? Для кого ? О чем? Зачем?!
«Ляпис Трубецкой» правильно поет: «Любовь повернулась ко мне задом… »
Что делать? На лице у меня отпечаталась вся гамма переполнявших меня чувств.
Бывший мой кумир перестал улыбаться и отшатнулся.
Я тоже отпрыгнула и засеменила в сторону метро.
Мой возлюбленный настиг меня в два прыжка и задышал мне в ухо:
– Ну, что? На корпоратив идем или сразу к тебе?
– Нет! – отчеканила я и попыталась вырваться.
– Я скучал! – посуровел Слава.
– Писать хочется! – решила я давить на жалость.
– Дома поссышь! – отрезала пародия на Трахтенберга и сунула меня в такси, продиктовав водиле мой домашний адрес.
Я совершила две попытки свалить из такси на полном ходу. Не вышло.
Перед глазами покачивались волосатые уши Славы, и писать захотелось по-настоящему.
– А как же «Блестящие»? – захныкала я в спину негодяю и стала тереть нарисованную бровь.
– «Блестящие» уже уехали. Корпоратив кончился. Я нажрался, а ночевать мне негде, – ответил толстый аферист и улыбнулся мне всеми пятью зубами.
Ситуация меня совершенно не радовала.
– Ты откуда мой адрес знаешь? – запоздало поинтересовалась я, понимая, что знание только умножит мою скорбь.
– А ты, когда письма мне писала, любезно его на конверте указывала. Забыла?
– Ха! – Я возликовала, радуясь шансу уличить афериста. – Не ври! Я тебе с той квартиры писала, где с родителями жила. А откуда ты новый узнал? Копаешь под меня? Интриги плетешь, зараза? Ну-ка, останови машину.
– Да нужна ты мне, копать еще что-то… – лениво ответил Слава, облизывая передний зуб. – Я домой тебе позвонил. Мама твоя мне твой адрес и сказала. Новый.
Я откинулась на сиденье и скрипнула зубами.
Вот что плохого, спрашивается, я маме своей сделала? Ну, ладно, Пашке адрес сказала, – спасибо ей за это. А этому фуфлыжнику на фига?
– Приехали! – доложила мне жертва Франкенштейна и скомандовала: – Вылезай!
Вылезла. Встала у подъезда, спиной к двери, закрывая собой домофон.
– Ну, что стоим, кого ждем?
Я медленно подняла глаза и покачала головой.
– Ты ко мне не зайдешь…
Моя большая светлая любовь улыбнулась.
– Да ну? Почему это?
– По кочану. Сказала, не зайдешь. И всё. – И тут меня прорвало: – Скотина! Сволочь жирная! Ты… Ты сука, понял? Я тебя любила, урод! Я семь лет жила воспоминаниями ! Я… Я книгу написала, понимаешь?! – Из глаз у меня брызнули слезы. – Я сына хотела твоим именем назвать, упырь волосатый! Я вчера всю ночь не спала, думала о том, как увижу тебя, как обниму, как мы пойдем с тобой гулять по улицам, и я расскажу тебе, как я жила все эти годы без тебя! Я думала, тебе интересно будет узнать! А ты, ты… Ты тварь, Савельев. Ты гнусная мерзкая скотина. Как ты мог?
Я закрыла лицо руками и сползла спиной по двери.
– Ксень… – раздалось над моим ухом, – кукла моя…
– Не смей! Не называй меня так!
– Понял. Ксень, прости дурака… Я ж тоже по-другому хотел… Я и на письма твои не отвечал, потому что знал: отвечу – сорвусь. А у меня семья и дочь… И сегодня хотел по-другому. На концерт тебя сводить, погулять, поговорить…
– Не-на-ви-жу…
– Прости. Я ж никогда пить не умел. Ты помнишь…
Вот только в этот момент я поняла, что рядом – он. Славка. Тот самый, которого я знала семь лет назад. Интонация та же, заискивающая, оправдывающаяся… Поняла, и тут же голову подняла, и глазами с ним встретилась. И увидела его тем двадцатилетним загорелым мальчишкой с зелеными глазами и бровями, сросшимися на переносице.
– Зачем? – только и спросила.
– Не удержался. Захотел увидеть. Сорвался. Глаза в глаза.
Не моргая. Молчим.
Я не выдержала первой:
– Уходи. И больше…
– Понял. Я не позвоню. Обе щаю. Закрыла лицо руками и бросила:
– Не смотри. Просто уходи. Не оборачиваясь.
Рядом хрустнули суставы мощного тела. Слава поднялся с корточек и тихо сказал:
– А дочь у меня Ксенией зовут. Звук удаляющихся шагов.
Я посидела еще минуту и с усилием поднялась.
В тот момент я остро поняла одну непреложную истину: никогда не входи в одну реку дважды.
До тебя не дураки на свете жили. И раз они это сказали – значит, в этом что-то есть.
У меня были воспоминания.
Теперь у меня нет ничего.
Не делайте собственных ошибок. Учитесь на чужих. А еще лучше – на моих. Потому что у меня их как у дурака фантиков.
– Все! Надоело! Хватит! Устала! – выкрикивала в запале Лелька. – Ненавижу!
Я молча распихивала по шкафам упаковки туалетной бумаги и бумажных полотенец, коробки с макаронами и крупой, железные банки с сахаром и целый пакет разноцветных презервативов. Распихивала небрежно, абсолютно точно зная, что через неделю все придется вытаскивать обратно и рассовывать по пакетам и сумкам, которые понурый Бумбастик, подгоняемый криками жены, уныло кряхтя, потащит в багажник своей машины.
К глобальным уходам Лельки от супруга я давно привыкла. Они случались примерно раз в два-три месяца. И всякий раз, с трудом разобрав и разместив все подружкино барахло у меня дома, мы с ней садились за стол, и я с удовольствием выслушивала, почему на этот раз она ушла от Толика навсегда.
Подруга вздохнула.
– Ксюх, ты не переживай, я ненадолго. Щас насчет машины договорюсь – к маме перееду. Так, щас, погоди… – Она залезла себе за шиворот и достала из висящей на шее сумочки мобильник. – Привет, Антон! Да нормально все. Ты как ? Ага, поняла. Слушай, я у тебя пятьсот рублей занимала, помнишь? Говори, куда подойти, – отдам сразу. А то просохатим их сегодня с Ксю-хой как нефиг делать. Куда? Какая «Пятерочка», у нас их тут две. Да там не «Пятерочка», там «Копейка»! Или «Авоська»? Вот навыдумывают названий-то… Где? А, гаражи… Знаю. Мы с Ксюхой подгребем. А ты с кем ? О, передавай ему привет. Ну, жди, скоро будем.
Лелька захлопнула крышку телефона, маниакально протерла его салфеткой и аккуратно убрала в чехол.
– Собирайся, щас к Лысому пойдем.
Гаражи мы нашли быстро. И еще быстрее обнаружили среди них Антона Лысого и товарища Алексаняна, в народе – Але кса.
– По пивку? – тут же предложил нам Лысый.
– А почему бы и нет? – ответили мы и развалились на лавочке.
Погода была хороша. Середина сентября, бабье лето… Я протянула руку и взяла предложенную бутылку
