Суицид всегда происходил с ушастым мальчиком Петей, которому пора было идти в армию, а он не мог туда пойти, не будучи уверенным, что я буду ждать его оттуда два года.
Я не хотела ждать мальчика Петю. Я вообще никого и ниоткуда ждать не хотела. Я хотела покорять дачу и окрестности джинсовыми трусами и вызывающим макияжем.
Петя впадал в уныние и отчаяние.
И, вооружившись старым бритвенным лезвием «Нева», удрученно пилил себе запястья, сидя в моем саду под облепихой, при этом жалобно напевая:
О, маленькая девочка со взглядом волчицы,
Я тоже когда-то был самоубийцей…
Дед открывал форточку и наугад тыкал в облепиху костылем. И всегда метко. Ибо не зря носил Звезду Героя.
Петя спасался бегством, а через неделю снова пел песни под облепихой.
А я понимала, что Петя меня недостоин, и ждала ЕГО. Того, кто оценит мой мэйкап и шорты по максимальной шкале красоты.
Как-то поздним вечером, нарисовав сиреневой помадой влажную похотливую улыбку и надев майку с Микки Маусом, я с подружкой Полиной пошла к партизанам.
То есть, в город за пивом. Город славился своим пивом и соответственно партизанами.
Мы надеялись получить и то и другое. Желательно бесплатно.
Пиво мы себе купили сами, а вот партизан пришлось поискать. Искали долго. Часа полтора. И все-таки нашли.
Два стриженых затылка сидели на бревне и пили водку. Мне понравился затылок справа. Я подкралась к нему со словами:
– Откройте мне пиво!
Левый затылок уронил пластиковый стаканчик, куда струйкой вливал нектар из мутной бутылки обладатель правого затылка, и зарычал:
– Сука! Я тебе щас череп вскрою без наркоза, нах! Полинка испугалась и тут же спряталась за кустом, где заодно
и пописала. А я не испугалась, потому что знала, что у меня майка с Микки Маусом и помада, очень модная в этом сезоне.
Правый затылок обернулся порывисто. В его движении угадывалось непреодолимое желание выбить мне зуб. А я очаровательно улыбнулась и добавила:
– Пожалуйста…
Затылок, оценив майку и помаду, плюнул мне на новые туфли и вежливо процедил сквозь зубы:
– Давай сюда свою мочу. Открою.
Из-под куста вылезла еще одна бутылка. Затылок посмотрел туда, откуда она вылезла, сморщился, но и ее открыл.
За это время я уже успела оценить затылок в анфас и в профиль, и он мне понравился. Поэтому уходить я не спешила и развязно предложила:
– Мальчики, а вы нас до дома не проводите? Мы дачницы…
Кодовое слово было произнесено. Дачницы. Партизаны всегда делали стойку на это слово. Потому что все они хотели жениться на дачницах и жить в Москве.
Но это оказались неправильные партизаны. Потому что они хором ответили:
– А че вы тут делаете, дачницы? Идите в жопу.
Полинка снова пописала, натянула трусы и двинула в сторону нашего поселка. А я осталась. И с нажимом повторила:
– А нам страшно идти одним. Понятно? Меня зовут Ксеня, я знаю Борьку Лаврова, и меня непременно надо проводить до дома. Ага.
Абориген, вызвавший у меня симпатию и легкое сексуальное возбуждение, сплюнул себе под ноги и трезво ответил:
– Вот пусть Лавров тебя и провожает. Че ты до нас-то домо-талась, чепушила?
Полинки уже и след простыл. Микки Маус померк на моей плоской груди, а помада осталась на горлышке пивной бутылки. Аргументы закончились.
Я развернулась и тут же во что-то вляпалась.
Наклонилась, чтобы вытереть туфлю о траву, и явила миру свою попу в джинсовых трусах.
С тех пор я уверовала в то, что задница – это лучшее, что у меня есть. Потому что тут же почувствовала на ней чьи-то руки, и голос, принадлежащий симпатичному аборигену, вдруг сказал:
– Где, говоришь, ваша дача?
…Его звали Слава. Он работал машинистом электрички, был высок, красив, зеленоглаз и остроумен.
Через неделю я влюбилась в него по уши.
По ночам мы воровали у Славкиного соседа старый «УАЗик» и гоняли на нем по городу.
Мы гуляли по просмоленным шпалам до электродепо и обратно.
Мы ночевали в лесу возле костра. Мы сломали диван у него дома. Он называл меня «куклой». Его мама звала меня «дочей».
Я выкинула сиреневую помаду, шорты-трусы и майку с Микки Маусом.
Я научилась готовить пищу. Меня позвали замуж.
Замуж мне не хотелось ну совершенно. Поэтому я вновь откопала своего Микки Мауса и порношорты, с неподдельным сожалением призналась Славе в том, что на роль жены совсем не подхожу, и первой электричкой вернулась в Москву.
Конечно, сердце у меня – не камень. Конечно, я долго страдала и переживала. Конечно, я писала ему длинные письма, ни разу не получив ответа.
Но потом жизнь пошла своим чередом, я вышла замуж, – разумеется, не за Славу, – у меня родился Андрюшка и, как водится, ушел муж.
Всё как у всех практически.
Но пердящий «УАЗик», теплые шпалы и костер в лесу заняли особое место в моем сундучке. С годами я ныряла в него все чаще, доставала свои воспоминания, облизывала их, протирала от пыли и осторожно укладывала обратно. На лучшую полочку в кладовой своей памяти.
Года два назад мне даже пришла в голову идея написать книгу. Про настоящую любовь. А не про розовые сопли и «его нефритовый стержень нежно проник в розовый бутон Жозефины, и их накрыла волна экстаза». Я сидела на работе и, забив на всех и вся, писала книгу про любовь. Про меня и про Славу. И даже написала, что характерно.
Потом ее читали мои подруги и мамы подруг, все долго ржали и в конце концов потеряли единственный напечатанный экземпляр. Так, не начавшись, погибла моя карьера писательницы.
Семь лет прошло, а мне все чаще хотелось съездить на дачу и зайти в десятый дом на Октябрьской улице. Как будто что-то изменилось бы от того, что я туда припрусь. И я никуда не приезжала. Просто сидела и по-старушечьи копалась в своем сундучке.
И почему-то мне все время казалось, что я пропустила что-то очень важное.
Что уже когда-то давно я уже стояла на развилке у камня с высеченной на нем надписью: «Направо пойдешь – счастье найдешь, налево пойдешь – отымеют, прямо пойдешь – в дерьмо вляпаешься», и смутно подозревала, что пошла я прямо, но по пути свернула налево…
И с каждым годом утверждалась в этой догадке все больше и больше.
До того самого дня, когда в моей квартире раздался телефонный звонок.
– Алло, – сказала я в трубку.
– Ш-ш-ш… – ответила мне трубка.
– Это кто? – предприняла я вторую попытку.
– Ш-ш-ш… – повторила трубка.
– Ну и идите в пень, я вас не слышу, – вежливо сказала я тому, кто шипел, и положила телефон на стол.
Он снова зазвонил через десять секунд.
