все глаза. И мы оба виноваты в том, что стали безразличны друг другу. Пришло время растопить наконец этот лед.
— Что, прямо сейчас? Здесь?..
— Да! — Кэссиди смотрела на него с вызовом; она стояла так близко, что достаточно протянуть руку и…— Думаю, пора.
— Я калека,— произнес он, и по лбу его пробежала тень.— Даже если ты забыла, то твой братец может напомнить.
— Ты не калека. Ты мой муж.— Сделав еще шаг, она почувствовала исходивший от него свежий запах мыла. — О, Чейз… — Закрыв глаза она положила ладонь на его плечо.
Чейз не пытался отстраниться.
— Просто обними меня,— прошептала она, вся подавшись вперед и ощутив, как он напрягся, словно желая отогнать от себя внезапное наваждение.
— Я не могу…
— Прошу тебя!
— Боже мой, Кэссиди, что ты творишь?
В следующее мгновение она почувствовала на спине его руки.
— Да, да! — бормотала она, осыпая поцелуями его шею. Он застонал и сомкнул объятия. Ей передалась его дрожь. Он наклонил голову и впился в ее губы жадным поцелуем, от которого у нее перехватило дыхание. Она почувствовала, что больше не в силах сдерживать желание, и, обвив руками его шею, прижалась к нему со всей нерастраченной страстью.
— Кэсс, подумай…
— Не думай ни о чем, Чейз. Дай волю чувствам,— прошептала она ему на ухо. Он целовал ее, а руки медленно скользили по шелковой блузке, пока не замерли на груди.
Она застонала и, еще крепче прижавшись к нему, стала покрывать поцелуями ее глаза, губы, шею. Блузка сползла, оголив плечо со спущенной бретелькой кружевного лифчика, и его шершавые ладони ласкали ее обнаженную грудь.
— Кэссиди, Кэссиди,— как сквозь сон, донеслось до нее.
Ей показалось, что он по-прежнему сомневается в ней, и еще крепче обняла его.
— Молчи. Просто люби меня.
Неожиданно он издал хриплый стон и толкнул ее на кровать — на свою кровать. Лицо его помрачнело.
— Я не могу! Не теперь…
Острое чувство разочарования и стыда охватило ее.
— Что происходит, Чейз?— с дрожью в голосе спросила она.— Скажи, почему ты избегаешь меня?..
Но он уже повернулся к ней спиной и стал надевать рубашку, злясь оттого, что не может попасть в рукава. Полотенце упало на пол, мелькнули голые ягодицы; Чейз молниеносно натянул трусы и стал возиться с джинсами — загипсованная нога никак не хотела сгибаться. Он едва не упал, чертыхнулся и, чтобы удержать равновесие, прислонился к стене.
— Тебе совсем необязательно одеваться.
— Не могу же я разгуливать по дому нагишом!
Он нащупал наконец застежку-молнию и остервенело рванул ее вверх.
— У меня кое-что есть для тебя,— вдруг заявил он.
— Что же? — равнодушно спросила она.
— Защита.
— Что за защита?
— Хорошая защита. От твоего семейства.
— От моего семейства? Ну выкладывай. Чейз быстро справился с ремнем; он был зол — на нее, на себя, на весь свет.
— Разве ты еще не слышала?
— О чем?
Чейз презрительно хмыкнул.
— Неужели Фелисити со своей любовью к сплетням не преминула позвонить тебе. Хотя… может, она еще не говорила с Дерриком. Мы вчера сцепились с твоим братцем. В конторе. Короче говоря, он угрожал нам с тобой.
— Деррик? Он не мог…
— Мог, Кэссиди. Вчера я зазвал его к себе в кабинет. Хотел припугнуть. Сообщил, что догадываюсь о его причастности к поджогу.
— Деррик? Но он был дома, с Фелисити…
— Возможно, но не все время. Я сам видел его на лесопилке за полчаса до пожара.
Она испуганно смотрела на него, не зная, что и подумать.
— Ты сообщил Уилсону?
— Нет еще. Я вспомнил об этом совсем недавно: что-то с памятью… Врач говорит, что У меня нарушена способность концентрировать внимание на главном. Наверное, я не придал этому эпизоду большого значения.
— На мой взгляд, с памятью у тебя все в порядке. — Кэссиди недоверчиво покосилась на мужа.
— И я так считал. До вчерашнего дня. Но даже теперь я не могу ничего рассказать Уил-еону, потому что не хочу показаться голословным. Впрочем, я уличил его в растрате.
Кэссиди не верила своим ушам.
— Ты должен сообщить в полицию.
— Я так и сделаю, — произнес он, не сводя с нее глаз. — В нужное время.
— Что тебе сказал сам Деррик?— У нее не укладывалось в голове, что ее брат способен сжечь лесопилку… убить человека… Хотя, почему нет? Он всегда отличался жестокостью, всегда считал, что окружающие должны обеспечить ему красивую жизнь, что Фелисити готова ради него на все. Ведь она и впрямь пойдет на лжесвидетельство, лишь бы скрыть тот факт, что ее муж — убийца. Ее передернуло от этой мысли.
— Пока Деррик взял надо мной верх. Даже принял мою физиономию за плевательницу…
Кэссиди задохнулась от возмущения.
— Ты думаешь, он может…
— Не знаю. Но я не собираюсь уступать без боя. Пойдем, я тебе кое-что покажу. — Он бросил ей свою спортивную фуфайку, она надела ее и вслед за ним вышла во двор, где он уже поджидал ее возле нового грузовичка. Он открыл дверцу, и из кабины выпрыгнула холеная немецкая овчарка. — Стоять! — скомандовал Чейз, и пес застыл на месте. — Знакомься, Кэссиди. Это Раскин.
Кэссиди невольно рассмеялась, увидев обращенный на нее взгляд ясных янтарных глаз.
— Вы должны по-настоящему подружиться друг с другом, а уж Раскин позаботится о том, чтобы никто не околачивался здесь без нашего ведома.
Взглянув на часы и недобрым словом помянув мужа, Фелисити вошла в комнату дочери. По ровному и глубокому дыханию Энджелы можно было подумать, что та спит ангельским сном. Однако окно было приоткрыто. Фелисити сразу поняла, что что-то не так. Крадучись, словно шпионка, она подошла к кровати Энджелы и откинула покрывало. Ее драгоценное дитя лежало в полной экипировке: в джинсах, майке, кроссовках.
— Я знаю, ты не спишь. Хотела потихоньку улизнуть из дома на свидание с этим Кат-лером?— Тяжело вздохнув, Фелисити опустилась в кресло у окна; Энджела молчала, по-прежнему притворяясь спящей.— Можешь прикидываться сколько угодно — я все равно буду сидеть здесь всю ночь и прослежу, чтобы ты не выходила из дому.
— Мама, черт побери, сколько можно?..
— Не смей мне грубить.
