отступиться. Тот же, казалось, свято верил, что сам Всевышний наказал ему обеспечивать зрелищами местного обывателя.
Спирс мог сколько угодно изрыгать проклятия, стоя на паперти, устраивать марши протеста и предавать анафеме богохульников, но Т. Джон знал, что многие члены паствы преподобного, являясь простыми смертными, по утрам в воскресенье страдают похмельем после обильных возлияний накануне в обществе полуобнаженных девок…
Задумчиво жуя свой сандвич, Т. Джон огляделся по сторонам. Сегодня его меньше всего интересовало заведение Берли— вот уже почти два месяца он ломал голову над загадкой пожара на лесопилке Бьюкененов. За делом надзирал Флойд Доддс, он ждал результатов, надеясь, что если Т. Джон и не найдет истинного виновника, то по крайней мере выстави! кого-нибудь в качестве козла отпущения. Но Т. Джону пока порадовать его было нечем.
Сумасшедшую старуху и ту не смог разыскать. Эти мысли угнетали его. Проклятье! Санни всех обвела вокруг пальца. Даже собак. Полиция пустила по следу пару ищеек в лесу, в том месте, которое указали местные мальчишки,— они божились, что видели старую ведьму на поляне. Предварительно собакам дали понюхать ночную рубашку, которую нашли в заведении, куда Чейз поместил свою мамашу. Собаки словно обезумев принялись носиться кругами и отчаянно выть, но следа так и не взяли. Точно Санни растаяла в воздухе, как и положено ведьмам, к числу коих ее причисляла молва. Может, один из пришель цев, о которых грезил старик Петерсон, подхватил ее да и уволок к себе на другой край Вселенной? Т. Джон подозревал, что эта Санни Маккензи далеко не такая сумасшедшая. Просто намного хитрее всех тех, кто тщетно пытался найти ее.
В любом случае дело о поджоге и убийстве оставалось нераскрытым.
У всех было алиби. Старшие Бьюкенены отдыхали в Палм-Спрингс, Деррик и Фелисити находились дома с детьми. Санни — в своей психушке, а Уилли пьянствовал в городе. Его многие видели в заведении Берли. Только Кэссиди была дома одна; она утверждала, что весь вечер работала за компьютером.
Однако заподозрить ее было нелегко. И вовсе не потому, что весь ее облик располагал к доверию, убеждал сам себя Т. Джон, просто она действительно была не похожа на человека, который готов сжечь имущество собственного отца.
— Теряешь хватку, Уилсон,— пробормотал Т. Джон, дожевав сандвич.
Он вытер салфеткой рот, выбросил бумажную тарелку в переполненный мусорный бачок и сел в машину. Дело шло туго. Доддсу это не нравилось. Не нравилось это и Т. Джону.
С Аляски поступали все новые крохи информации о Маршалле Болдуине, и Уилсон пристально следил за каждым шагом Маккензи и Бьюкененов, надеясь, что они допустят какой-нибудь промах. Однако до сих пор все его усилия оказывались тщетными; не удалось ему и поймать кого-либо из семейства на очевидной лжи. Его люди прочесывали архивы местных больниц и клиник на предмет записей о какой-нибудь травме, возможно, полученной Бригом Маккензи в детстве, след от которой в виде шрама мог остаться на теле: казалось маловероятным, чтобы такой сорванец, как брат Чейза, ничего себе не сломал в детстве, чтобы ему не наложили в свое время парочку швов. Т. Джон хотел сравнить старые записи с результатами осмотра трупа Болдуина. Пока ничего обнадеживающего не подворачивалось— выходило, что болезни Брига сводились к переломанному носу да паре ссадин.
Чтоб их, про себя выругался Т. Джон.
Когда-то он завидовал богатым. Его отец, мелкий фермер, жил в вечном страхе лишиться своего клочка земли, мать работала с утра до ночи не покладая рук, и Т. Джон, старший из шестерых детей в семье, всегда думал, что деньги решают все. Теперь он не был в этом уверен. Чем больше он узнавал о семействе Бьюкенен со всеми их капиталами, тем больше убеждался, что в жизни не встречал столь не счастных людей.
Открыв пачку «Кэмела», Т. Джон машинально отметил, что с началом этого муторного дела к нему возвращается пристрастие к табаку; он прикурил и глубоко затянулся, с удовольствием ощутив, как легкие обволакивает дымом. Ничего, когда дело будет закрыто, можно будет снова бросить курить — дать легким передышку.
Кэссиди вошла в дом. Из комнаты Чейза доносился шум воды. Она представила, как Чейз пытается помыться, стараясь не замочить гипсовую повязку. Сколько раз она предлагала ему свою помощь, но он отказывался, не желая представать перед ней обнаженным, словно боялся, что совершит непоправимую ошибку, если восстановит с ней более близкие отношения.
Она бросила сумочку и ключи на столик в кухне и решительно пошла по коридору. В конце концов жена она ему или нет? Она имеет право смотреть на него и касаться его тела сколько ей вздумается. Она устала от глупой игры, от постоянного ощущения, что вторгается в его частную жизнь.
Кэссиди даже не потрудилась постучать — просто повернула ручку, втайне порадовавшись, что он оставил дверь незапертой. Ни секунды не колеблясь, вошла в комнату. В открытое окно дул теплый ветерок. Сквозь приоткрытую дверь в ванную было видно запотевшее от пара зеркало над раковиной. В душе хлестала вода, то и дело с глухим стуком падало мыло, и Чейз, поднимая его, всякий раз негромко ругался.
Ей наверняка влетит, когда он увидит ее. Плевать! Сердце ее бешено забилось, и она присела на краешек кровати. Его кровати. Которую он так упорно отказывался разделить с ней. Вдруг ее осенило— что если раздеться и нырнуть под одеяло; Чейз выйдет из ванной и увидит ее, нагую, готовую отдаться ему. Однако она тут же отбросила прочь эту шальную мысль. Неизвестно, как он отреагировал бы на подобную выходку.
Внезапно шум в ванной стих. Она сидела, затаив дыхание, словно завороженная, глядя на дверь и уже начиная раскаиваться в своем опрометчивом поступке, когда наконец в дверях появился Чейз. Вокруг его бедер было обернуто полотенце. От неожиданности он остановился, и она успела хорошенько разгля деть его влажные черные волосы, слегка закудрявившиеся над ушами, лоснящийся живот с рельефно очерченными тугими мышцами, завитки темных волос на широкой груди. И никаких повязок — он даже не предупредил ее, что именно в этот день с руки снимут гипс.
Кэссиди буквально пожирала его глазами, словно уже не чаяла увидеть мужа целым и невредимым: лишь мертвенная бледность и сухость освобожденной от гипса руки и все еще загипсованная нога напоминали о перенесенных им травмах.
— Какого черта тебе здесь нужно?
— Ничего. Просто жду тебя. — Она старалась казаться невозмутимой, но легкое придыхание выдавало ее волнение.— Ты не сказал, что идешь к врачу, что…
— Я думал, мы поняли друг друга. Эта комната закрыта для посещений…
— Я твоя жена, Чейз,— запальчиво отрезала она.— В этом доме нет замков и стальных решеток. Нет запоров и связки ключей. Нет пограничных полос между твоей и моей территорией. Мы живем здесь вместе!
— Последнее время мне казалось, что тебя не очень-то радовало это обстоятельство.
— А что если я изменила свое отношение? — У нее бешено колотилось сердце и какое-то шестое чувство подсказывало ей, что она — если хочет сохранить его — должна быть настойчивой. Иначе…
— Ну а если мое отношение осталось прежним?
Но она-то помнила, какой желанной была для него тогда, у бассейна. Он лжет. Она подошла к нему и, не отводя глаз, произнесла:
— Раньше тебя не приходилось уговаривать, Чейз. Никогда. Ты понимал меня с полуслова. Вспомни, каким нежным и ласковым ты был прежде, в первые годы…
— Я не желаю об этом слышать, — процедил он сквозь зубы.
— Неужели ты все забыл? - Это было давно.
— Не так уж и давно,— проронила она, пристально глядя ему в глаза.
Чейз тяжело вздохнул:
— Многое изменилось с тех пор.
— Нет, Чейз, это мы стали другими. Ты и я. Ты погряз в своей работе, а я — я просто закрыла на
