Сперва звук не вызвал вопросов у Стью; он был всего лишь частью яркого летнего утра. Стью только что пересек небольшой городок Южный Райгейт в Нью-Хэмпшире, и сейчас его путь лежал через освещенную солнцем равнину. По обе стороны дороги росли кусты, названий которых Стью не знал. Ему, уроженцу Восточного Техаса, было непривычно видеть столь бурную растительность, к тому же чрезвычайно разнообразную. Откуда-то издалека доносился лай собаки, естественно вписывающйися в пейзаж.

Стью прошел почти милю, пока до него дошло, что собака, судя по звуку, находилась теперь где-то неподалеку, — это не вполне ординарное явление. Покинув Стовингтон, он видел немало мертвых собак, но ни одной живой. Что ж, решил он, болезнь ведь убила многих, но не всех людей. Почему бы ей не оставить в живых и несколько собак? Скорее всего, эта собака успела одичать настолько, что, завидев Стью, бросится наутек через кусты и будет оттуда истерически лаять, пока Стью не покинет пределы ее территории.

Лямки рюкзака терли плечи, и он поправил подложенные под них носовые платки. На ногах у него были старенькие кеды, совсем протершиеся за три дня скитаний. Голову украшала красная фетровая шляпа, а за спиной висел армейский карабин. Стью не опасался мародеров и просто находил правильным иметь при себе оружие. Например, чтобы раздобыть свежее мясо.

Стью шел по дороге. Лай звучал настолько громко, будто собака скрывалась за ближайшим поворотом. Скоро я увижу ее, подумал Стью.

Он выбрал себе путь на восток по шоссе 302, потому что думал, что рано или поздно шоссе выведет его к океану. Он заключил с собой подобие соглашения: когда я доберусь до океана, я буду решать, что делать дальше. До тех пор я не буду думать об этом.

Путешествие, которое продолжалось уже четвертый день, исцеляюще действовало на него. Он мог бы найти себе мотоцикл или, на худой конец, велосипед, но все же решил идти пешком. Ему всегда нравились пешеходные прогулки, хотя отвыкшее от нагрузок тело постоянно напоминало о себе болью в мышцах. Стью понимал, конечно, что далеко пешком не уйдет, и предполагал все же воспользоваться мотоциклом, но пока ему доставляли удовольствие свобода передвижения по безлюдной равнине и созерцание прелестного южного ландшафта. Ему это нравилось. Понемногу воспоминания о последних неделях отступили прочь. Отравленный больничным воздухом организм исцелялся под лучами июльского солнца.

Дорога сворачивала вправо, и за поворотом Стью увидел собаку: ирландского сеттера цвета спелой вишни. Злобно рыча и лая, собака отскочила в сторону.

— Тише, дружок, — улыбаясь, сказал Стью.

Заслышав звук его голоса, собака яростно бросилась на Стью.

— Коджак! — раздался чей-то возглас, и Стью отпрыгнул в сторону, растерянно озираясь по сторонам. — Перестань! Оставь этого человека в покое! Не порви ему рубашку! Прочь, болван!

Поджав хвост, Коджак направился туда, откуда раздался этот голос.

Глядя собаке вслед, Стью увидел обладателя голоса и, похоже, Коджака. Перед ним стоял мужчина лет шестидесяти в вязаном свитере, старых серых брюках… и в берете. В руках он сжимал револьвер.

Затем, всмотревшись в лицо Стью, мужчина положил револьвер на стоящий зачем-то неподалеку стул от рояля и направился к Стью.

— Надеюсь, Коджак не слишком напугал вас, сэр. Глен Бейтман, к вашим услугам.

Стью шагнул ему навстречу и протянул руку (Коджак при этом угрожающе зарычал, но не посмел сдвинуться с места):

— Стьюарт Редмен. Не обращайте внимания на карабин. Я не собираюсь пользоваться им. Да и повода у меня не было: вы — первый человек, кого я встретил.

— Вам нравится икра?

— Никогда не пробовал.

— Тогда пришло время попробовать. А если она вам не понравится, здесь найдется множество других вещей. Коджак, не прыгай! Я знаю, что происходит сейчас в твоей дурной голове — я читаю в ней, как в раскрытой книге, — но контролируй себя. Всегда помни, Коджак, что контроль позволяет разделять инстинкты на высшие и низшие. Контроль!

На лице собаки, без преувеличения, расплылась улыбка, и Коджак радостно заскакал вокруг своего хозяина. Улыбающаяся собака понравилась Стью гораздо больше, чем рычащая и лающая. Непохоже, чтобы Коджак собирался кусаться.

— Разрешите пригласить вас перекусить, — сказал Бейтман. — За последнюю неделю вы — первый человек, которого я встретил. Так как, принимаете мое приглашение?

— Да, и с благодарностью.

— Южанин, а?

— Восточный Техас.

— Ошибся. Вы с востока.

Они зашли в заросли кустов, где Стью увидел расстеленную прямо на траве скатерть, уставленную всевозможными деликатесами. Проследив его изумленный взгляд, Бейтман пояснил:

— Все это я нашел в подвалах баптистской церкви в Вудсвилле. Не думаю, что баптисты обнаружат пропажу. Все они уже давно отправились к праотцам. Коджак, не наступай на скатерть! Контроль, прежде всего — контроль, помни об этом, Коджак. Как вы посмотрите, чтобы умыться, мистер Редмен?

— Просто Стью.

— Договорились.

Они спустились к ручью, и Стью с наслаждением умылся холодной чистой водой. Он почувствовал себя на вершине блаженства. Встреча этого милого человека в таком приятном месте — несомненно, доброе предзнаменование. Рядом, радостно взлаивая, плескался Коджак. Стью почувствовал, что теперь все должно быть в порядке. Обязательно в порядке.

Икра не вызвала у Стью восторга — она напоминала на вкус рыбу, но у Бейтмана кроме икры был сыр, салями, две банки сардин, консервированные яблоки и несколько плиток шоколада. Стью они особенно пришлись по душе, и он в одиночку умял почти все. Не отказывался он и от остального.

Во время еды Бейтман рассказал Стью, что работал профессором социологии в Вудствудском колледже. Вудсвуд, рассказывал он, был маленьким городком («известным своим колледжем и четырьмя бензоколонками», говорил он Стью) в шести милях отсюда. Жена его вот уже десять лет как покинула этот мир. Детей у них не было. Коллеги были к нему не слишком внимательны, говорил он, и поэтому его мучило одиночество.

— Они почему-то считали меня лунатиком, — рассказывал он. — Хотя даже если они были правы, не это имело значение в наших отношениях.

Эпидемию он воспринял без удивления, хотя был уверен, что не заболеет.

Предлагая Стью на десерт яблочный бисквит на бумажной тарелке, он вздохнул:

— К сожалению, я плохой художник. Но все же я сказал себе, что этим летом вряд ли найдется во всей стране лучший пейзажист, чем Глендон Пиквод Бейтман. Одна из попыток самоутвердиться в собственных глазах.

— Колджак и раньше принадлежал вам?

— Неит, он попал ко мне случайно. Он, несомненно, жил у кого-то в городе. Мне случалось его видеть, но я не знал ни как его зовут, ни кто его хозяин. По капризу судьбы мне пришлось переименовать его. Похоже, он не возражал. Простите, Стью, я на минутку отлучусь.

Он зашагал по склону вниз, и до Стью донесся плеск воды. Вернулся Бейтман быстро, неся в каждой руке по бутылке пива.

— Кажется, его пьют одновременно с едой. А я, глупец, забыл.

— После еды оно тоже идет недурно, — заметил Стью, — заметил Стью. — Спасибо.

Бейтман наполнил кружки.

— За нас, Стью. Может быть, мы еще будем счастливы.

— Аминь.

Никогда еще Стью не пил пиво с таким удовольствием, как в это раз. И никогда, наверное, не будет.

— Вы не очень-то разговорчивы, — сказал Бейтман. — Я не раздражаю вас своей болтовней?