– Хорошо.
Солнце закатилось за горы, и готиры отступили, унося своих раненых. Сента без сил опустился на землю, Белаш плюхнулся рядом.
– Должен признаться, я здорово устал, – сказал дренай.
– Я тоже, – сознался надир, привалившись головой к черному камню стены. – Нынче они атаковали особенно яростно. – Он потер слипающиеся глаза. – Через два часа нас здесь уже не будет.
– Далеко ли эта крепость?
– К рассвету будем в долине, – угрюмо ответил Белаш.
– Непохоже, чтобы это вселяло в тебя бодрость, дружище.
– Злое это место. – Белаш достал из кошелька на поясе кости, зажал их в ладонях и вздохнул. – Мне кажется, Белаш умрет там.
– Что это у тебя такое? – спросил Сента, чтобы переменить разговор.
– Правая рука моего отца. Его убили давным-давно, а я все еще не отомстил за него.
– Как это случилось?
– Он погнал лошадей на рынок в Намибе – это долгий путь. С ним были мой брат и Анши Чен, и только Анши остался жив. Он ехал сзади и убежал, когда чужие напали.
– За что ты его так не любишь? За то, что он струсил?
– Он не трус! – отрезал Белаш. – Врагов было слишком много, и он был бы глупцом, если бы полез в драку. Дело в том, что мы с Анши любили одну и ту же женщину, а она предпочла его. Но он хороший вождь, да отсохнет мой язык, сказавший это. Я пытался напасть на след убийц отца. Я нашел его тело и похоронил его, только эти кости взял себе. Но следы к тому времени стали слишком старыми. Анши видел человека, нанесшего смертельный удар моему отцу, и описал его мне. С тех пор я живу надеждой найти его. У него белые волосы и глаза, словно кровь.
– Найдешь еще, – сказал Сента.
– Может быть. – Белаш встал и пошел вдоль стены, заговаривая с бойцами и опускаясь на колени рядом с ранеными и умирающими.
Сента вытянулся, заложив руки за голову, и стал смотреть, как проступают звезды на темнеющем небе. Было свежо и прохладно, а камни внизу казались почти мягкими. Сента закрыл глаза, а когда открыл их снова, увидел перед собой Мириэль.
– Я задремал, – улыбнулся он, – и мне приснилась ты.
– В каком-нибудь непристойном виде, конечно.
Он сел и потянулся.
– А вот и нет. Мы сидели на лугу у ручья, под ивой, и держались за руки. Вот так. – Он взял ее руку и поднес к губам.
– Опять ты за свое, – сказала она, отдернув руку.
– А как же! Почему ты не поцелуешь меня, красавица? Только разок – посмотреть, понравится тебе или нет.
– Не хочу.
– Ты режешь меня без ножа.
– Ничего, переживешь.
– Ты боишься, правда? Боишься отдать что-то. Боишься жить. Я слышал, как ты предлагала себя Ангелу прошлой ночью. Это была ошибка, красавица, и он правильно поступил, отказав тебе. Донельзя глупо, но правильно. Чего ты боишься?
– Я не хочу говорить об этом, – сказала она, порываясь встать. Он тронул ее за руку.
– Поговори со мной.
– Зачем? – прошептала она.
– Затем, что я тебе не чужой.
Некоторое время она молчала, и он ее не торопил. Потом сказала:
– Если ты любишь кого-то, ты открываешь перед ним все двери своего сердца. Впускаешь его. А когда он умирает, ты остаешься беззащитным. Я видела, как страдал отец, когда мать погибла, и не хочу страдать так сама.
– Но это неизбежно, Мириэль. Таков наш удел. Мы точно времена года: весной расцветаем, летом мужаем, осенью вянем, зимой умираем. Но глупо было бы сказать: «Не стану сажать весной цветы – все равно они увянут». Что такое жизнь без любви? Вечная зима, холод и снег. Это не для тебя, красавица, поверь мне.
Он гладил ее по волосам, прижавшись губами к ее щеке. Она медленно повернула голову, и их губы соприкоснулись.
Над стеной просвистела стрела, и послышался топот бегущих ног.
– Выбрали время, нечего сказать! – сказал Сента, вынимая меч.
Ангел с тревожным чувством смотрел на освещенную луной долину, на ее луга и отлогие холмы. Вдали, близ широкой пустоши цвета старого железа, виднелись стены и башни Кар-Барзака. Надирские женщины и дети сходили в долину длинной спотыкающейся вереницей, многие тащили за собой тележки с пожитками. Ангел оглядел вздымающиеся вокруг горы. В долине укрыться негде – он молился, чтобы защитники, оставленные позади, удержались. Если готиры прорвутся хотя бы через один перевал…
Ему даже думать не хотелось о том, что будет тогда.
Почти все воины уехали вперед, к крепости, а остальные обороняли перевалы. Женщин и детей сопровождали всего тридцать человек. Ангел съехал вниз и немного приободрился, увидев немого мальчика, шагающего рядом с нагруженной тележкой. На нем был плащ Ангела, а в руке он держал выструганный из деревяшки меч. Плащ волочился по земле. Ангел подъехал, поднял его и посадил на коня за собой. Мальчик с улыбкой взмахнул деревянным мечом.
Пришпорив коня, Ангел проскакал вперед, где ехал Белаш рядом с вождем Анши Ченом. Они были заняты разговором. Анши, коренастый, начинающий полнеть, посмотрел на дреная с откровенной враждебностью.
– Мы движемся слишком медленно, – сказал Ангел. – Скоро рассвет.
– Это так, – кивнул Белаш, – но у нас много стариков. Они не могут идти быстрее.
– Могли бы, если бы бросили свою поклажу.
Анши Чен громко фыркнул и сплюнул.
– Вся их жизнь заключается в этой поклаже. Тебе этого не понять, дренай, – ты живешь в богатой стране. Тебе невдомек, что везут люди в этих тележках. Вот, к примеру, бронзовая лампа. Для тебя это просто светильник, а для кого-то память от прадеда, который сделал ее сто лет назад, и очень ценная вещь. Каждая вещь здесь ценится гораздо выше, чем ты можешь себе представить. Ни одна семья не перенесет их потери.
– Тут не вещи, а жизнь можно потерять, – сказал Ангел. – Впрочем, это ваша война, не моя. – Он повернул коня и поехал обратно.
В долине сейчас находилось более трехсот человек; пройдет добрых два часа, прежде чем последние из них доберутся до крепости. Ангел думал о Сенте и Мириэль, оставшихся у стены, о Нездешнем, совершающем одинокий путь в Гульготир.
Звезды гасли, небо светлело, и тревога Ангела росла.
Беловолосый Инникас вышел из-за валуна к своим рыцарям.
– Вперед, – сказал он. – Теперь самое время. – Подобрав поводья своего вороного жеребца, он сел в седло и вынул из ножен черный меч. Сотня воинов села по коням, ожидая его приказа. Инникас закрыл глаза, принимая Кровавое Причастие. Он чувствовал души своих людей – их гнев, их нужды, их ожесточение, их желания. – Пусть не останется в живых ни одного надира, – прошептал он. – Пусть умрут все. Мы посвящаем их жизни Владыке Всех Желаний. Пусть будет боль. Пусть будет страх. Пусть будет отчаяние! – Души рыцарей трепетали в его уме, как черные мотыльки, кружа вокруг темного огня его ненависти. – Чего мы хотим? – спросил он.
– Крови и смерти, – словно скопище змей прошипело в его голове.
– Крови и смерти, – подтвердил он. – Пустим же чары. Пусть страх нахлынет на врагов, как бурный
