рано утром, в полдень, при его пробуждении. Россу это было известно, и он нарочно выбрал это время. Это был момент, когда Вилли если и не оказывался способным на искренность, так, по крайней мере, врал не очень убедительно. Он не владел ни своим лицом, ни своим голосом и лежал вялый, выставленный напоказ в реальном мире как большой комплекс неполноценности, видимый невооруженным взглядом.

– Что ж, ладно, Макси. Но советую вам, попридержите это при себе еще несколько дней. Я попытаюсь все уладить.

– Ну так что?

– Энн отказывается возвращаться.

Росс внимательно посмотрел на него.

– Она недовольна тем, как с ней обошлись на студии. Это уменьшение на пятьдесят процентов.

– Оно коснулось всех, Вилли, общая мера, вы знаете, в каком мы положении.

– Вот именно, старина. Общая мера. Ей очень тягостно подпадать под общую мерку. Она считала – а с ней… и ее менеджер, – что она особый случай. Исключительный случай.

Ему захотелось взять печенье, обмакнуть его в шампанское и небрежно, с хрустом, съесть. Но он боялся переборщить. По утрам он не чувствовал себя уверенным в своих силах. А как ему казалось, он ни разу не разыгрывал партии, которая имела бы для него большее значение, чем эта.

– Я ни верю ни единому слову из всего этого, Вилли, – торжественно провозгласил Росс. – Вам известно, что одно только снижение облагаемого налогом дохода дает вам выигрыш в тридцать пять процентов, а учет расходов практически покрывает остальное.

Он клюнул, подумал Вилли.

– Не перебивайте меня, Макси. Вы же именно для того и провели ночь в поезде, чтобы выслушать меня.

– Вилли, я повторяю, дело серьезное.

– Ладно, перехожу к главному. Уже четыре года я сам не могу снять ни одного фильма на студии. Два моих первых творения произвели в мире сами знаете какой эффект. Студия потеряла деньги, согласен. Но вы компенсировали это за счет Энн, благодаря мне, – это вы тоже знаете.

– Вы обошлись фирме в два миллиона долларов, – сказал Росс. – Мы согласились заплатить эту сумму за вашу славу и за то, чтобы знали, что с нами гений, – но не более того. Снимать фильмы для престижа можно было позволить себе в сорок пятом, но не сегодня. Вы слышали про телевидение?

– Я думал, вы собираетесь спросить меня, почему не вернулась Энн? – сказал Вилли.

– Вы и в самом деле хотите, чтобы я им пересказал вашу милую жалкую попытку шантажа? – спросил Росс. – Послушайте, малыш, буду с вами груб. Я вас очень люблю. Я вами в некотором роде восхищаюсь. Я уже тридцать пять лет варюсь в общем котле. Вы представляете для меня мир, которого вы сами даже и не знали. Эпоху настоящего кино, Вилли. Тогда это был не блеф – или, если вы предпочитаете, – это был настоящий блеф. Сногсшибательный блеф – который производил эффект – и который шел до конца. Блеф, доходивший до истинной поэзии, который не довольствовался лишь подражанием жизни, а здорово поработал и сам и подарил нам Чарли Чаплина и Бастера Китона. Поэтому вы вызываете у меня некую ностальгическую неясность. Вы вписываетесь в великую традицию. Но вам известно, что они, в конторе, думают об этом?

Он клюнул, клюнул, с облегчением думал Вилли. Вот это реализм. Он почувствовал себя в самом что ни на есть сказочном мире. Майти Маус был сильнейшим во всех сферах, в воздухе и на земле, на которую он, запахнувшись в пурпурный плащ, спускался в очередной раз, ради торжества добродетели. Он даже был способен побить могучих реалистов на их собственном поле.

– Они бы уже давно выставили вас вон, если б не было Энн. Конечно, вы им обошлись недешево, так что они чувствуют себя обязанными продолжать, но только до определенного предела. Через этот предел вы как раз и собираетесь сейчас переступить – и весьма далеко, я бы сказал. Впрочем, вы никогда не испытывали недостатка в ролях – это были роли как роли, согласен. Но вам никогда больше не позволят вернуться на сцену в качестве универсального гения – not on your sweet life.[25] Вам это известно. Так что не стоит размахивать руками. И использовать Энн.

Рыбке уже не сорваться с крючка, решил Вилли. Но он чувствовал себя польщенным тем, что сказал Росс: что он действительно вписывается в великую традицию. Сейчас он ему покажет, что такое великое искусство.

– Вы им передадите, что на сей раз я им обещаю быть паинькой.

– Вы сами знаете, как это было бы ужасно, – сказал Росс.

– Они вам рассказывали о моем последнем сценарии?

– Нет. Они знают, что я вас очень люблю.

Вилли сделал глоток шампанского, поставил фужер.

– Почему же, они думают, Энн держится за меня? – спросил он мягко.

Уже многие годы Россу хотелось ответить на этот вопрос.

– Из жалости, – сказал он.

Майти Маус чуть было не расквасил себе морду о землю, но Вилли даже и глазом не моргнул.

– Сейчас я вам все разложу по полочкам, Макси. Но начну с того, что скажу: я не совсем потерял голову. Вы им передайте, что я прошу, чтобы мне дали еще один шанс – а именно как универсальному гению. Обещаю, что буду себя сдерживать – в художественном плане – и они смогут навязать мне какую угодно съемочную группу. Можете сказать им еще и следующее: я хочу быть совершенно искренним. Впрочем, признаюсь, речь идет об искренности, заготовленной заранее и давно. Но я веду переговоры с итальянскими капиталами.

– Вилли, вы говорите с человеком, знающим, что они собой представляют.

– Вы, похоже, не подозреваете о моей известности на континенте, – сказал Вилли.

Ему было чертовски весело. А ведь он еще не нанес Россу удар в самое чувствительное место: ниже пояса.

– Я не говорю, что вы не смогли бы набрать капиталов на фильм-другой, – я бы сказал вернее – на один, если он по-настоящему хорош. Ну а после? Что-что, а условия, в которых живет европейский рынок, я знаю.

На сей раз Вилли выдал все, что припас:

– Не знаю, известны ли вам условия, в которых живу я со своей женой, Макси.

Росс прервался на полуслове. Он выглядел смущенным.

– Не вижу связи.

– Я начинаю уставать от этой милой шутки, Макси. Я отлично знаю, что это шутка, приносящая доход. Но я не хочу без конца продолжать разыгрывать из себя жеребца. Не делайте такое лицо: я прекрасно знаю, что из-за того, что вы живете с кодексом Хея в руках, он проник вам внутрь и вы все стали большими моралистами. Мне очень жаль, если я напугал вас. Но мне это понемногу начинает осточертевать. Я даже начинаю уменьшаться в своих собственных глазах как личность – что уже серьезно. Можно быть сутенером до некой определенной черты, но не дальше. Не в моральном плане, разумеется, не в моральном: в моральном плане на меня можно рассчитывать до конца. А физически. Я не могу больше расходовать себя без счета: уже не тот возраст. Мы могли бы бесконечно продолжать при обоюдной индифферентности. Но это не тот случай. Разумеется, она меня не любит. Даже наоборот. Но она дорожит мною в чувственном плане. А с этой стороны она женщина привередливая. Я мог бы привести уточняющие детали, цифры… В общем. У нее было несколько увлечений на стороне, которые смогли убедить ее в этом. Она относится ко мне как к физическому удобству – и так длится не со вчерашнего дня. Не стану говорить вам, что это ранит мое чувство собственного достоинства: это крайне утомительно, Макси, вот и все. Знаю, вы бы многое дали за то, чтобы оказаться на моем месте, но не так часто и не таким образом. К примеру…

Он привел несколько подробностей. Росс побагровел. Вилли знал, что он в некотором роде обожает Энн.

– Вот что такое моя жизнь. Я отлично знаю, какой доход мне это приносит. Но можно защищать свои интересы лишь до какого-то определенного предела – не дальше: это, по – моему, ваша формулировка, И у