время оставил в качестве реликвии на память о службе в Албании. Если Бенито Муссолини вызовет милицию для его ареста, живым они его не возьмут. Дино Гранди, граф Мордано, был готов отправиться на небеса.

Казалось, что на город напала чума. Улицы были пусты. Жара не спадала, даже в семь часов вечера температура была за тридцать градусов по Цельсию. Лишь в немногих фонтанах чуть-чуть струилась вода. Асфальт дорог отдавал накопленное за день тепло. Южнее Рима на многие километры простирались степи, покрытые пожелтевшей высохшей травой.

Мириам Петаччи нервничала. Только ее преклонение перед Клареттой заставило ее оказаться в центре города в эти часы. Сама Кларетта была на вилле Ками-луччия и направила ее к Муссолини с посланием.

Мириам должна была встретиться с Квинто Наваррой, которому Кларетта позвонила заранее, но тот немного опаздывал.

Кларетта довольно часто предупреждала дуче о врагах, точивших на него кинжалы, с которыми он расправлялся вовремя. Престарелый маршал Бадолио был большим любителем игры в кегли. Кларетта же предупреждала Муссолини, что тот с удовольствием использовал бы вместо кеглей голову дуче. Теперь, воспользовавшись своими контактами в римском обществе, она писала о готовящемся заговоре: «Только трое или четверо — на твоей стороне. Все остальные — против. Если дело дойдет до голосования, они тебя прокатят. Коли ты выпустишь их из дворца, все будет кончено. Можешь довериться Галбиати. Прикажи ему арестовать всех, и ты спасен!»

Внезапно перед Мириам появился Наварра. Обычно розовое его лицо было бледным. Руки заметно тряслись, так что он с трудом взял переданный ею конверт.

— Как идут дела? — спросила девушка просто для проформы.

— Плохо, очень плохо, — только и мог вымолвить он. Сунув конверт в карман, Наварра поспешно удалился.

Он был полным и грузным человеком в возрасте шестидесяти пяти лет. Видимо, во дворце происходило что-то необычное, так как Наварра припустился чуть ли не бегом, будто бы опасаясь за собственную жизнь.

Он с презрением смотрел на сидевших за длинным столом — своих министров, наймитов и участников марша на Рим. Справа от него, но значительно ниже сидели ветераны того марша — маршал де Боно и напыщенный Цезарь Мария де Веччи. Слева восседал лысый и с яйцевидной головой Карло Скорца. Далее по обе стороны стола находились остальные двадцать пять человек, с которыми он в разное время обошелся в соответствии с собственным настроением, — учтивый Гранди; косоглазый, злобный Джиованни Маринелли, потребовавший в свое время смерти Маттеотти, сейчас, в возрасте шестидесяти шести лет, глухой как пень, постоянно прикладывающий к уху ладонь; Боттаи — саркастично настроенный интеллектуал; Луиджи Федерцони с бычьей глоткой; Фариначчи — буян и хулиган; его зять — нахальный, самоуверенный и аморальный Чиано.

В течение уже нескольких месяцев доброжелатели, подхалимы и полицейские агенты предупреждали его о заговоре, который готовили эти люди, но он отмахивался от этих предупреждений. Два дня тому назад начальник полиции Ренцо Чириси, представивший ему досье с материалами о встречах Гранди, Боттаи и Федерцони, сказал своим коллегам по возвращении от дуче:

— Он не хочет верить в это.

Даже дома его не оставляли в покое.

— Надо всех их арестовать! — говорила ему Рашель, как бы подтверждая слова Кларетты, когда он собрался идти на заседание.

Сыну Витторио Муссолини сказал шутя:

— По мнению твоей матери, меня окружают предатели, шпионы, саботажники и слабонервные.

Характерными для мышления дуче в то время были слова, сказанные им Чириси:

— Эти люди существуют, поскольку существую я. Они живут в отражении моей славы. Мне стоит лишь произнести речь, и они встанут на свои места.

И вот он стал выступать по вопросу своей оценки войны — слегка монотонно, склонив голову над листом бумаги при ярком свете настольной лампы: «Я никогда не собирался брать на себя командование вооруженными силами: инициатива исходила от Бадолио. После болезни в октябре 1942 года у меня появилась мысль отказаться от этого, но какой командир покидает командный мостик во время бури?»

Затем Муссолини перечислял длинный список неудач и поражений: Аламейн…»промахи и просчеты» Роммеля в Африке… Пантеллерия… и, наконец, Сицилия.

«Могла ли Германия оказать нам более существенную помощь? Думаю, что нет».

С пафосом он стал перечислять, будто бы это исправляло положение, объем сырья, импортированного из Германии после 1940 года.

Партийные боссы переглянулись скептически, почувствовав себя вдруг людьми, оказавшимися у постели больного, оторвавшегося от реалий жизни. Периодические спазмы, появлявшиеся на его лице, говорили о том, что болезнь была неизлечимой. Аннио Бигнарди, слушая лепет Муссолини, подумал: «А ведь Пантеллерия могла бы стать Сталинградом Средиземноморья. Но видимо, только Сталин и микадо могли отдать приказы стоять до последнего человека». Даже Гаэтано Полверелли, убежденный сторонник дуче, посчитал его статистику несерьезной и запутанной. Единственное, что произвело хоть какое-то впечатление, было сообщение: военные заводы за тридцать один месяц войны произвели 5000 орудий против 3700 за такой же период в Первую мировую войну. Ну и что?

Все сидевшие за столом не осмеливались смотреть в глаза друг другу. Неоспоримым фактом было то, что сухопутные войска имели всего две боеспособные дивизии, в военно-воздушных силах оставалось 200 самолетов, корабли военно-морского флота не могли выйти в открытое море.

Муссолини вновь возвратился к Эль-Аламейну.

— Я предсказал дату наступления союзников, — заявил он скептически настроенным делегатам, — 23 октября 1942 года, а почему? Это ведь была двадцатая годовщина марша на Рим.

Сидевший справа от Гранди Джиакомо Асербо, первый помощник дуче, моргал глазами, ничего не понимая в монологе Муссолини. Вдруг Гранди подсунул ему свой меморандум, и Асербо прочитал: «Большой совет объявляет, что для достижения единения итальянского народа необходимо немедленно восстановить все функции государства, принадлежавшие короне, большому совету, правительству, парламенту и корпорациям в области их задач и ответственности в соответствии с конституцией…

Главе правительства обратиться к его величеству королю… чтобы в целях безопасности государства и восстановления уважения к нему он взял бы на себя командование вооруженными силами страны на земле, на море и в воздухе в соответствии со статьей 5 статута королевства и вместе с тем вопросы выдвижения инициатив и принятия решений…»

— Но ведь это означает?.. — прошептал Асербо ошеломленно.

Гранди лишь кивнул.

— А как король? — спросил Асербо.

— Пока не знаю, — ответил Гранди, — но он должен согласиться. А вы не возражаете?

Не говоря ни слова далее, Асербо подписал меморандум и возвратил его назад.

«Таким образом, уже одиннадцать подписей, — подумал Гранди. — Остаются семнадцать человек».

Как бы почувствовав настроение зала, Муссолини стал говорить об инициативе Гранди. Все стали слушать его с большим вниманием. Речь в ней идет о короне, и обращена она не столько к правительству, сколько к королю. В таком случае у короля есть выбор: либо просить Муссолини оставаться у власти, либо ликвидировать фашизм. Играя на страхе каждого из присутствовавших потерять свое положение, он предупредил:

— Господа, подумайте! Инициатива Гранди представляет большую опасность для режима.

Гранди с напряжением ожидал этого момента. Маршал де Боно, как старший по возрасту, выступил в защиту армии на Сицилии. С безжалостной логикой Альберто де Стефани заявил дуче:

— Исходя из вашего доклада, у меня сложилось впечатление, как, видимо, и у других, что война проиграна.

Сидевший в центре стола Фариначчи вскочил на ноги. Он возложил вину за неудачи на итальянских