последние деяния, но и переговорил по телефону со всеми именитыми евреями, после чего пригласил Равенну, чтобы разделить, как говорится, с ним хлеб.

А ведь именно Муссолини всегда с теплотой относился к евреям и даже предупреждал Гитлера на первых шагах того к власти о нецелесообразности антисемитской пропаганды. Тогда евреи бежали из Польши, Венгрии и прежде всего из самой Германии, устраиваясь на работу в итальянских университетах за половину положенных окладов, а то и без всякой оплаты. Называя действия Гитлера «глупыми, варварскими и недостойными европейской нации», Муссолини заявлял: «Есть две вещи, на которые истинный политик не должен поднимать руку: на женскую моду и религиозные взгляды людей».

И вот теперь он ожесточил свое сердце, подобно фараону, против детей Израилевых. С этого времени ни один еврей не мог жениться на итальянке или занимать должности в армии и государственных школах, а также быть избранным в парламент. Евреи не имели права создавать резиденции, открывать новые магазины и иметь предприятия с числом работающих более ста человек.

Благодаря природной доброте итальянцев законы эти, однако, воспринимались в большей степени как угроза, нежели как реальность. Тем не менее более 35 000 человек были сразу же уволены с работы. Американский посол Уильям Филипс содействовал трем тысячам семей итальянских беженцев найти прибежище в своей стране. Некоторые евреи, среди которых был физик Бруно Понтекорво, покинули Италию, другие, например доктор Джиорджо дель Веччи, ректор Римского университета, нашли поддержку в лице Папы Пия XI и осели в Ватикане.

Банальная биологическая пропаганда дуче о необходимости «очищения» итальянской расы никого не убедила. Миллионы людей видели в этом то, что и было на самом деле, — явное выслуживание перед Адольфом Гитлером, и многие говорили об этом открыто. Король раздраженно предупреждал Муссолини:

— Премьер, еврейская раса подобна улью — не суйте свою руку в него.

А Папа Пий XI, разочаровавшийся в Муссолини, заявил группе паломников:

— В духовном плане мы все — евреи.

Более того, в ватиканской газете «Л'Оссерваторе Романо», имевшей антифашистскую направленность, он опубликовал статью, в которой, подобно школьному учителю, назидательно сказал:

— Десять из десяти.

В личном же послании Муссолини, стремившемуся узаконить свою политику, Пий написал: «Вам должно быть стыдно учиться у Гитлера».

На Генуэзской конференции фашистов дуче в оправдание своих действий произнес:

— Тот, кто проявляет нерешительность, проигрывает. Папа немедленно откликнулся на его слова из своей летней резиденции в замке Гандольфо:

— Тот, кто подвергает нападкам Папу, умрет!

Сарказм Итало Бальбо достиг своего апогея. Открывая дверь в кабинет Муссолини в его резиденции, он сыронизировал:

— Не слишком ли это помешает основателю империи, если я зайду к нему на пару слов.

Говоря с дуче об антисемитском декрете, Бальбо произнес слова, едва не вызвавшие у Муссолини апоплексический удар:

— Ты, кажется, готов лизать германские сапоги. Дрожа от ярости после подобных выпадов, дуче как-то проговорил:

— Я не гарантирую будущее этого человека.

Были и другие действия, из-за которых Муссолини оказался, как говорится, на ножах с бывшими товарищами. Через несколько недель после своего возвращения из Берлина он ввел так называемый романский шаг, являвшийся упрощенной версией немецкого гусиного шага, что вызвало недовольство в армии. Эмилио де Боно, ставший маршалом после абиссинской кампании, выразил свой протест от лица армии, заявив:

— Средний рост наших солдат — 160–165 сантиметров… И вы хотите устраивать парады карликов с одеревенелыми шеями.

В свое оправдание Муссолини заявил королю:

— Это — шаг, который никогда не сможет освоить человек, ведущий сидячий образ жизни, с пивным брюхом и слабоумный. Поэтому-то он нам и нравится.

Поощряемый секретарем партии Ачиллом Старасе, дуче старался довести фашистский режим до абсурдности. Вместо рукопожатия, было введено приветствие «Салют дуче», произносимое с рявканьем (по аналогии с «Хайль Гитлер»). На партийных слетах фашисты среднего возраста совершали вслед за Старасе прыжки в длину и высоту или сквозь горящее кольцо. Всем членам партии было запрещено пить чай, носить шелковые шляпы, посещать ночные клубы, а вместо автомашин рекомендовалось ездить на велосипедах. Муссолини стремился превратить практичных, живых и непоседливых итальянцев в нацию автоматов с мрачными лицами.

Многими ветеранами марша на Рим мероприятия Муссолини не одобрялись. За отдельными деревьями он не замечал леса. На парадах, в которых участвовало более ста человек, войска должны были проходить шеренгами по шесть человек, а перед каждой тысячью шел оркестр, исполнявший другую мелодию. Дуче часами мог наблюдать за тамбурмажорами, определяя, кто из них выдавал более звонкую барабанную дробь.

— Для управления итальянцами нужны две вещи, — говаривал он своему слуге Квинто Наварре, — полиция и музыка на площадях.

Наварра, который служил четырем министрам, не мог вспомнить ни одного премьера, лично выбиравшего оркестровую музыку или определявшего день, когда дорожная полиция должна надевать белую форму.

Шофер дуче Эрколе Боратто отмечал: если раньше Муссолини, бросив взгляд на какую-либо новостройку, предоставлял ее оценку экспертам, то теперь, сидя в машине и положив на колени блокнот, что-то быстро записывал для последующего внушения министру общественных работ, а то в дождь высовывался из автомобиля для поощрения дорожных рабочих. В машине же у него часто возникали различные идеи, которые он к следующему утру забывал. Однажды он позвонил маркшейдеру и сказал к удивлению того:

— Тибр в городе делает слишком много поворотов, подготовьте план спрямления его русла.

Даже его жена не могла более воздействовать на него. В течение шести лет она занималась реставрацией сорокакомнатного особняка Рокка-делле-Каминате, подаренного дуче жителями Форли. Работы то шли, то останавливались в зависимости от ее бюджета, но она не теряла надежды, что Бенито станет там жить после выхода в отставку.

Но Муссолини и не собирался оставлять свое кресло. Будучи человеком чувствующим постоянно какую-то угрозу, он позволял себе немного расслабиться, когда жизненные неурядицы исчезали из его поля зрения, и он начинал считать себя всемогущим, как Гитлер.

— Итальянцы могут обойтись без Ватикана, — пришла ему как-то в голову странная идея. — Достаточно одного лишь моего знака, чтобы разжечь антиклерикализм в народе…

Постригшись подобно Цезарю, он считал себя стоящим выше Папы, заявляя:

— Если люди сейчас ходят в церковь, то лишь потому, что знают: дуче требует этого.

Дважды в неделю, по понедельникам и четвергам, надев котелок, черную куртку и брюки в полоску, он собирался к королю, выезжая из своей частной резиденции, подготовив декреты на подпись монарху. Это продолжалось шестнадцать лет и вошло уже в обычай.

Комфортно расположившись на диване рядом с королем, он как-то сообщил тому по секрету:

— В Италии насчитывается порядка двадцати тысяч бесхарактерных людей, находящихся под исключительным влиянием евреев.

Король никогда не отмалчивался, будучи в чем-либо с ним несогласным, вот и на этот раз сказал как отрезал:

— Да, дуче, и я — один из них.

Дуче не обращал по-прежнему внимания на признаки подвигавшейся беды. Другие же были более прозорливыми. Одним из них являлся Джалеаццо Чиано, проводивший свое время в увеселениях. Однажды летом он устроил гала-вечеринку в Церколо-дель-Маре в Легхорне. Среди сосен в парке к небу поднимались