директора Московского университета, друга Новикова, масона, он учился в Москве и Геттипгене. Вернув­ шись в Россию, служил в Государственном совете и министерстве фи­нансов, стал одним из крупнейших экономистов своего времени. Его книга с сухим названием «Опыт теории налогов» выдержала два изда­ния и была интеллектуальным бестселлером своего времени.

В десятой главе «Евгения Онегина» при описании декабристских собраний есть слова: «Одну Россию в мире видя,/ Преследуя свой иде­ал,/ Хромой Тургенев им внимал/ И, плети рабства ненавидя,/ Пред­видел в сей толпе дворян/ Освободителей крестьян». Действительно, и государственная служба, и литературная деятельность, и участие в Со­юзе благоденствия, и директорство в Северном обществе для Тургенева были средствами для достижения главной цели — освобождения кресть­ян. Ибо: «Какое просвещение может быть там, где факел христианства еще не рассеял сумерки варварства; какая цивилизация — там, где че­ловек порабощен человеком!» Он пытался и практически облегчить по­ложение крестьян — перевел своих крепостных с барщины на оброк, в 1821 г. передал им безвозмездно тысячу рублей, организовал больницу.

В 1824 г. он уехал за границу «для поправления здоровья» и в вос­стании не участвовал, но за активную деятельность в тайных общест­вах был приговорен к смертной казни (замененной впоследствии веч­ной каторгой) и в Россию не вернулся, став, очевидно, первым рус­ским политэмигрантом.

В 1847 г. Тургенев издал свой знаменитый трехтомный труд «Рос­сия и русские», в первом томе которого поместил свои воспоминания, во втором — общий очерк политической и социальной жизни России, в третьем — проект грядущих преобразований. Здесь он остался верен себе: сначала отмена крепостного права, реформа судопроизводства с введением суда присяжных, выборность администрации и реформа местного самоуправления, свобода печати. Только затем Тургенев предполагал установление конституционного строя, основанного на основном законе (как и Пестель, он назвал его «Русской правдой») и разделении властей. При категорическом отрицании им любых насильствешшх методов вся надежда оставалась на мудрость верховной власти. Действительная история реформ Александра II показала цену такой надежде.

После восстановления в 1856 г. в гражданских правах он приез­жал в Россию, горячо участвовал в обсуждении крестьянской рефор­мы. Когда в феврале 1861 г. в церкви русского посольства в Париже читался манифест об отмене крепостного права и священник вынес крест, все присутствовавшие посторонились, уступая дорогу Николаю Тургеневу и признавая тем самым его вклад в великое дело.

Тургенев был автором «либеральной» концепции истории тайных обществ в России. Согласно этой концепции, не только сам ее автор, но и большинство других участников этих организаций никогда не желали насильственного переворота, цареубийства и республики. А если какое-то тайное общество и желало всего этого, то сам он, Тургенев, никогда в такой организации не состоял. Правда, далеко не все декабристы бы­ли впоследствии согласны с этой концепцией. Так, Сергей Волконский, создавая на старости лет свои мемуары, заметил по поводу книги Тур­генева «Россия и русские»: «Случай, за который радуюсь за Тургенева, выпихнул его лично из Верховного уголовного суда, но не было ли ему еще более в обязанности не порочить печатно своих собратьев?». Инте­ресно, что в последнее время в отечественной историографии взгляды Тургенева возрождаются. Так, В.М. Бокова в своей книге по истории тайных обществ сомневается в «революционной природе» движения по причине «слабого присутствия намерения захватить власть и править самим». Разумеется, с таким подходом трудно согласиться. В очень не­однородном, «густонаселенном» и противоречивом декабристском дви­жении всегда существовали и боролись революционная и либерально-реформистская линии (а порой и переходили из одной в другую, как у Никиты Муравьева), но первая несомненно преобладала. Это обстоя­тельство хорошо показывают слова Пестеля на следствии: «Тайное на­ше общество было революционное с самого начала своего существова­ния, и во все свое продолжение не преставало никогда быть таковым. Перемены, в нем происходившие, касались собственного его устрой­ства и положительного изъяснения его цели, которая всегда пребывала революционная, и потому не было члена в Союзе, на которого бы Союз не надеялся именно для произведения революции, содействия ее успе­хам или участия в ней». Думается, что категоричному утверждению ключевой фигуры десятилетнего тайного заговора можно верить.

14 декабря 1825 года

Разногласия Северного и Южного обществ помешали их объедине­нию. Петербургские совещания весны 1824 г. закончились, вместо объединения, скорее, отчуждением двух тайных обществ и их лиде­ров. Пестель переживал случившееся как тяжелое поражение: «Я на­чинал сильно опасаться междуусобий и внутренних раздоров и сей предмет сильно меня к цели нашей охладевал». Как он признался на следствии, «Русская правда» «не писалась уже так ловко как прежде». Своим соратникам и друзьям в 1824 и 1825 гг. он не раз говорил о же­лании покинуть общество, уехать за границу — потому что только так он сможет доказать своим единомышленникам, что он не честолюбец, который «намерен половить рыбку в мутной воде».

Сергей Волконский сетовал впоследствии, что отговорил Пестеля от этой идеи. «Он был бы жив, и был бы в глазах Европы иным исто­риком нашего дела, как так недобросовестно, и скажу даже лживо выказал печатно Николай Тургенев, который уверяет, что не был чле­ном общества», — писал он в мемуарах.

По воспоминаниям же Николая Лорера, в ноябре 1825 г. Пестель заговорил с ним о необходимости «принесть государю свою повинную голову с тем намерением, чтоб он внял настоятельной необходимости разрушить общество, предупредив его развитие дарованием России тех уложений и прав, каких мы добиваемся». Но ни один из своих планов Пестель воплотить в жизнь так и не успел. Как известно, он был арестован 13 декабря 1825 г. по доносу своего подчиненного, ка­питана Майбороды, принятого им же в тайное общество.

В 1825 г. перемены происходят и в обществе Северном. Отошел от дел Никита Муравьев: он женился, у него появились дети, умерший дед оставил немалое состояние, и хозяйственные дела требовали пос­ тоянного внимания. В начале того же года столицу покинул и другой оппонент Пестеля, князь Трубецкой. Он уехал в Киев, на новое мес­то службы. Уезжая на юг, Трубецкой, между прочим, хотел ослабить влияние Пестеля в Южном обществе, предложить участникам этого общества собственное руководство. «Я намерен был ослабить Песте­ля», — сообщал Трубецкой следователям.

В руководство Северным обществом пришли новые люди. И глав­ным из них стал Кондратий Рылеев.

В отличие и от Пестеля, и от многих других декабристов, по своей психологии Рылеев был человеком сугубо штатским. Окончив кадетс­кий корпус, он несколько лет прослужил в военной службе. Несмотря на то что Рылеев участвовал в заграничных походах, он не выслужил ни чинов, ни орденов, ни денег. Рылеев долго искал себя и наконец нашел: он стал знаменитым поэтом, журналистом и издателем. Кроме того, с 1824 г. он — правитель дел в крупном коммерческом предпри­ятии, Российско-Американской компании, занимавшейся разработ­кой промыслов в российской части американского континента.

Благодаря коммерческой, литературной и издательской деятель­ности Рылеева вокруг него к 1825 г. сформировался кружок свободо­любиво настроенных молодых людей, большинство из которых были гвардейскими офицерами. Именно эти офицеры, «рылеевская от­расль» в Северном обществе, как называют их историки, оказались 14 декабря 1825 г. главными действующими лицами. Последние перед восстанием совещания заговорщиков проходили на квартире Рылеева.

Смерть Александра I, нелепое междуцарствие, возникшее в ре­зультате яростной и еще во многом для нас загадочной борьбы в правя­щей верхушке, подхлестнули заговорщиков. Яков Гордин в своей за­ мечательной книге «Мятеж реформаторов» буквально по часам и ми­нутам рассмотрел события и междуцарствия, и самого 14 декабря, показав их необыкновенный драматизм и ошеломляющие, но упущен­ ные возможности. Когда анализируешь эти события, трудно отделать­ся от мысли, что какой-то злой рок преследует опытных военных лю­дей, прошедших поля сражений и кабинеты государственной службы. Весьма перспективный план восстания, разработанный вернувшимся из Киева князем Трубецким, рухнул еще до рассвета 14 декабря. Сам он вследствие этого не явился на Сенатскую площадь. Новый же «дик­татор» восстания, поручик князь Оболенский, был выбран только за час до того, как Николай I отдал приказ стрелять картечью по каре мя­тежных полков. Горячие головы заговора, бравшие на себя 11, 12 и 13 декабря его основные задачи, один за другим отказывались или не мог­ли их выполнить. По свидетельству современника, М.М. Сперанский, стоя вечером 14 декабря у окна с видом на Сенатскую площадь, пе­чально произнес: «И эта штука не удалась!»

Южное общество тоже сделало попытку вооруженного выступле­ния. Как и в Петербурге, эта попытка